Игорь ЕВСИН.. Рассказ о Никоне Сушкинском

Владелец зеркальной фабрики села Кирицы Карл Иванович Генике стоял возле окна в своем рабочем кабинете и смотрел, как по улице шатается тощий, неприкаянный дождь. На дворе стояла поздняя осень. Около фабричной конторы стояли потемневшие от сырости деревья. В своих порванных ветром лиственных лохмотьях они были похожи на нищих странников, просящих милостыню. Однако унылый заоконный вид не вызвал у Генике щемящей сердце неизреченной грусти, которая свойственна русской душе. Карл Иванович родом был из обрусевших немцев и в его сердце не имелось места для необъяснимых лирических переживаний. Генике по-немецки любил порядок и аккуратно раскладывал по полочкам не только свои дела, но и свои чувства, которые, как и дела, планировал. Например, утром по плану он должен был испытать чувство бодрости от чашечки кофе и чувство нежности от поцелуя жены в его свежевыбритую щёчку. В обед было запланировано чувство мечтательности после выкушанного куриного бульончика, медленно-медленно сжёванного бифштекса и втянутой в себя маленькими губами рюмочки терпкого коньячка. Хорошо мечтается после этого немцу! Особенно о доходах от собственного предприятия.

А вот нынче Карлу Ивановичу совсем не до мечтаний. Дело в том, что было оскорблено чувство его достоинства. И кем?! Никушей! Его мастеровым из крепостных крестьян. Правда мастеровой он хороший, искусный столяр, который такие затейливые рамы для зеркал делает, что получается не зеркало, а загляденье.

- Ну не я ли вытащил этого Никушу из крестьянского хлева, не я ли сделал столяром, доверял ему самые важные работы, платил хорошие деньги? - размышлял Генике. - А он что удумал! Наплевал на меня, бросил работу, бросил семью и тайком ушел бродить по белу свету. Прошлялся полгода по каким-то монастырям и вот, здрасьте, нежданно-негаданно пришёл с повинной. Живёхонек, здоровёхонек. Что мне теперь с ним делать прикажете? Ну, ладно, ужо покажу я ему, как от родного господина и от семьи своей просто-запросто уходить! Пока пусть в кутузке посидит, а там посмотрим.

Но, хотя хозяин зеркальной фабрики и гневался, предпринимать пока ничего не собирался. Решил по-немецки сначала разобраться во всём, разложить по полочкам, а уж потом наказывать своего дерзкого, неблагодарного мастерового. Но прежде всего Карл Иванович захотел узнать, как характеризуют столяра Никушу уважаемые люди. На столе пред Генике уже лежали докладные записки о нём волостного урядника Фёдора Матвеевича Власова и протопопа Вознесенской церкви Силантия. Из них он конкретно узнал только одно. Что Никуша, то есть Никон Андреевич Щербаков родился в селе Кирицы, в 1764 году, в семье православных христиан Андрея и Евдокии. То, что написано помимо этого, крайне удивило Карла Ивановича. Ну вот, например, докладная записка урядника Власова:

«Настоящим сообчаю, что Никон А. Щербаков хулюган благопристойного поведения. За что взысканий и наказаний от волостного начальства не имеет».

Или вот из докладной протопопа Силантия:

«Никон Щербаков прихожанин набожный, но смутьян. Говорит, что Бог дал ему свободу. А, как человек, он ничего».

- Ох уж это ничего… – простонал вслух Генике.

Карл Иванович, хотя и был немцем по крови, но хорошо знал нравы и обычаи русского народа, однако много чего было ему совершенно непонятно. Например, это таинственное, непостижимое слово «ничего». Некоторые смысловые значения этого слова Генике знал, в частности понимал, что оно может означать или отсутствие чего-то, или нечто между «хорошо и плохо».

Особенно близко с этим словом Карл Иванович познакомился именно через Никона Щербакова в поездке из Кириц Рязань. Дело было зимой. Генике необходимо было срочно отъехать в канцелярию губернатора, а его кучер, как на грех заболел. И в Кирицах свободных ямщиков не было. Тут он вспомнил, что Никон умеет управлять лошадьми. Вызывал его Генике и попросил довезти до Рязани. Тот согласился, но Карл Иванович уточнил:

- Ты, брат, смотри, меня надо отправить спешно, лошадь придётся погонять вовсю. 

- Ничего, барин, смогём! Ничего! – ответил Никон.

Что в данном случае означало «ничего», барин не понял, однако удовольствовался словом «смогём».

Собрались они в дорогу, облачился Никон, как заправский ямщик в овчинный тулуп, подпоясался красным кушаком, сел на облучок да с молодецким присвистом так стеганул лошадь, что она сразу взяла вскачь и полетела, словно сивка-бурка, не касаясь земли копытами. Однако вскоре выяснилось, что копыта всё-таки бьют-барабанят по мёрзлой дороге, а сама дорога оказалась такой неровной, что кибитка опасно наклонялась то в одну, то в другую сторону. Встревоженный Генике закричал Никону:

- Потише, ухарь! Ты меня того и гляди вывалишь!

- Ничего!

И тут кибитка опрокинулась, а Карл Иванович упал в снег, ударившись скулой о придорожный пень. Встав, он схватился за трость, чтобы отлупить ею нерадивого Никушу, а тот нагрёб своими грубыми лопатообразными ладонями снега, и стал с нежностью матери обтирать им больную скулу Карла Ивановича, да приговаривать:

- Ничего... ничего-о! Вот оботру снежком, всё как рукой снимет. Холод, оно особливо при ударах помогает. С гуся вода, с барина худоба! Вот потру-потру вас снежком ещё краше на личико будете, ещё молодее. Ничего… Кто едет вольно, тому бывает больно! Ничего…

Материнская забота грубого Никона и его оптимизм поразили Генике и с тех пор, в трудные минуты жизни он задумчиво тёр ладонью свою скулу и приговаривал «ничего… ничего», в том смысле, что трудности преодолеются, что ничего страшного не произошло.

Но вот, в докладной записке попа Силантия он столкнулся с ещё одним употреблением непостижимого русского слова: «человек ничего». А здесь вдобавок ещё одна загадочка: «Хулюган благопристойного поведения». Поломал Генике голову, поломал, да и вызвал волостного урядника Власова и попа Силантия с подробными разъяснениями их мнения о личности Никона Андреевича Щербакова. Заодно пригласил для разговора и супругу провинившегося Татьяну Щербакову.

Первым пришёл Фёдор Власов. Зайдя в кабинет, на всякий случай перекрестился на несоразмерно для помещения огромный (и какой-то страшный для урядника) портрет Императрицы Екатерины II, потом с самым серьёзным видом подошел поближе к хозяину зеркальной фабрики.

Фёдор Матвеевич был в подобающим ему мундире низшего полицейского чина. В кителе тёмно-зелёного цвета с узкими серыми погонами, в фуражке с золотистой кокардой на которой в разные стороны зорко смотрел двуглавый орёл и в яловых сапогах «гармошкой». Но при всей важности мундира внешний вид волостного урядника был простовато-крестьянским. Лицо земледельческое, даже какое-то огородно-плодовое… Голова круглая, как репа, глаза черные, как семечки подсолнечника, а желтовато-сероватые усы были похожи на колосок пшеницы.

- Здравия желаю милостивый государь, что прикажете?

- Здравствуйте. Я прочитал вашу записку о Никуше Щербакове. Написано мало и невразумительно. Что, например, означает -хулиган благопристойного поведения? Здесь уж, брат, того… или хулиган, или человек пристойный. Я, например, знаю его, как хорошего исполнительного мастерового. Отчего же он хулиган?

- Да как же милостивый государь не хулюган? Помню встретил его, спросил, как дела, а он говорит, что работает до изнеможения, так что у него даже зубы потеют. Открыл рот, а у него и впрямь зубы мокрые. Я говорю ему: «Это нехорошо. Так работать нельзя. Надорваться можно». А он мне говорит, что он весь нехороший. Говорит: «У меня даже ноги разные». «Как это разные?» - спрашиваю. «Одна правая, другая левая и растут прямо из задницы». Повернулся и задницу мне показал.

Генике усмехнулся и спросил:

- Отчего же ты назвал Никушу благопристойным, коли он тебе то зубы, то задницу показывает?

- Как же милостивый государь? До меня всё ж дошло, что он шуткует. А так он человек ничего… В церковь неукоснительно ходит, нищим милостыню подаёт, вдовам по хозяйству помогает. А когда я его попрошу ночью по селу со сторожевой колотушкой походить, то никогда не отказывает. Он мне завсегда рад помочь. Нет, что ни говорите, а Никон Андреевич хулюган благопристойный. Правда выпить любит. Но это по праздникам… Да и то, когда выпьет, не хулюганит, а добрый становится, весёлый. На гармошке так заливисто играет, что ноги сами в пляс идут. Да и сам Никон Андреевич задорно умеет плясать, ах как задорно!

Фёдор Матвеевич, грешным делом любил русскую пляску и считался заправским плясуном, но Никона почитал, как нипервейшего заводилу.

- Ты милостивый государь только представь себе. Выходит, значит наш Никон в круг. Важный такой, ноги выставляет, шею выгибает. Гусак-гусаком. А потом вдруг начнёт коленца выкидывать. Ноги, как лопасти у парохода крутятся! То вприсядку пойдет, то волчком закрутится. В ладоши похлопывает, каблучком притоптывает.  То засеменит, то вскачь пойдет. Эх и удаль у него! Нашенская, весёлая удаль, задор искристый, пляс затейливый, ловкость живая. А сколько выдумки! Пляшет, как сказку сказывает. А то что он выпивает перед этим шкалик-другой, так это ничего. Он меру знает. В доску не напивается.

- Как это «в доску»?

- Ну… Столяры или там плотники, они обычно в доску напиваются.

Генике заинтересовался таким необычным сравнением.

- Плотники… А, как по-твоему пьют другие? Разве не так же, как и они?

- Никак нет. Все по-разному. К примеру стекольщик бывает пьян вдребезги, сапожник в стельку, а портной напивается в лоскуты. Извозчик, тот в дугу пьёт, а пожарник бывает пьян в дымину… Все, милостивый государь, пьют по-разному, и про всех можно по-разному сказать.

У Карла Ивановича от таких определений русских пьянок даже в горле запершило. Он встал из-за стола и задумчиво подошёл к окну. Бродяга-дождь всё шатался по улице. Генике показалось, что этот странный дождь вразвалочку направлялся в сторону кабака. Интересно, как он напивается? Карл Иванович встряхнул головой, словно отмахнулся от идиотского вопроса и подумал: «Ну и выдумщики эти русские! Куда там великому Эзопу! Однако ж про Щербакова-то я мало чего узнал»

Генике занял прежнее важное положение за своим важным столом и важно спросил:

- Ты вот что… ты докладывай, как есть - не замечалось ли за Никушей каких-либо странностей? Может смутьянства какого?

- Смутьянства… гм… Что-то было… Никон до своего ухода из села про какую-то свободу толковал. Правда я не понял ничего.

- А что же он конкретно говорил?

- Ну…. Что-то там про грехи, мол, чем меньше грехов, тем больше свободы.  Чем больше плохих привычек, тем меньше свободы… Так я и не разобрался, к чему он это говорил. Только на смутьянство это не похоже. Никон Андреевич благопристойный хулюган.

- Хулиган, хулиган… Заладил, как дятел. Ты скажи конкретно, что он за человек? Какой по характеру?

- Кхарактерный, он, правда ваша, кхарактерный. Ух как захарактится, так его не переупрямишь. Но сговорчивый, ежели к нему по-доброму, он последнюю рубашку отдаст. Муху зазря не обидит. Благопристойный хулюган.

Генике понял, что большего от урядника не добьёшься.

- Что ж, Фёдор Матвеевич, благодарствуй за беседу.

- Разрешите откланяться?

- До свидания.

- Прощевайте.

«Ну, вот опять заковыристое словечко – подумал Генике, когда урядник скрылся за дверью. – До свиданья, значит «до встречи», прощевайте, прощайте, значит «простите, если что не так». А что не так? Карл Иванович снова подошёл к окну. За окном всё еще шлялся унылый дождик, но вдруг откуда ни возьмись в просинь выглянуло бодрое весёлое солнце. Травы возликовали, деревья приосанились, крыши крестьянских домов зазолотели, как генеральские эполеты.

«Ох уж эта русская природа, - подумал владелец зеркальной фабрики. – Тут тебе и унылый дождь, тут же и солнышко. Как это называется? Кажется, «слепой дождь». Так и русский мужик. И тосковать, и радоваться одновременно может. Только слепым его никак не назовёшь. Всё подмечает, обо всём судить может. И в этом Никуше Щербакове что-то есть…

Карл Иванович подошёл к окну, открыл форточку, задумчиво потёр скулу и сказал: «Ничего, разберёмся!»

Из форточки потянуло свежестью. На небе торжествовало солнце. Своим сиянием оно отражалось на окнах домов и на кокарде удаляющегося от фабричной конторы волостного урядника с огородно-плодовым лицом.

Игорь ЕВСИН