Православный магазин
Бесплатно по России:
8 800 200 84 85
и с мобильного:
*
0224
с 9:00 до 21:00 ежедневно
order@zyorna.ru
с 9 до 21 ежедневно

О религиозной живописи

14.05.2014, 0:00

Публикуем реферат выдающегося русского православного мыслителя, литературного, театрального критика, публициста, писателя Юрия Николаевича Говорухи-Отрока(1852-1896).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Несколько мыслей о религиозной живописи // Русское Обозрение. 1894. Т. 25. Февраль. С. 668-684. Подпись: Ю. Николаев) подготовил профессор А. Д. Каплин. Примечания - составителя.

+   +   +

I.

Всем известна картина г. Поленова «Христос и грешни­ца». Разбором этой картины я позволю себе начать мое сообщение о задачах религиозной живописи. Конкрет­ный пример даст мне возможность и яснее обнаружить и ярче иллюстрировать мои мысли.

 

 

Чтобы не было никаких недоразумений, привожу цели­ком евангельский рассказ, вдохновивший художника. Вот первые 11 стихов 8<-й> главы Евангелия от Иоанна:

1.              Иисус же пошел на гору Елеонскую.

2.              А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Не­му. Он сел и учил их.

3.              Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди,

4.              Сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелю­бодеянии,

5.              А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь?

6.              Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-ни­будь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания.

7.              Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень.

8.              И опять, наклонившись низко, писал на земле.

9.              Они же, услыша то и будучи обличаемы совестию, стали уходить один за другим, начиная от старших до по­следних; и остался один Иисус и женщина, стоявшая по­среди.

10.           Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме жен­щины, сказал ей: женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

11.           Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя. Иди и вперед не греши.

Вот изумительный по своей простоте и силе евангель­ский рассказ. Посмотрим же, как им воспользовался ху­дожник. На картине г. Поленова мы видим у лестницы храма - Христа и Его учеников, сидящих и стоящих в разных позах, - больше тут нет никого, кроме приютившей­ся сбоку продавщицы.

По лестнице храма, вдали, спускается, по-видимому, член Синедриона, сопровождаемый священником; на сту­пенях сидят нищие. С противоположной стороны на груп­пу Христа и Его учеников надвигается толпа, влекущая «женщину, ятую в прелюбодеянии». По Евангелию, как мы видим, это не совсем так. Народ уже был тут: «Он сел и учил их». Толпа около Него, она уже на сцене, а не явля­ется на сцену, как у г. Поленова. Женщину привели книж­ники и фарисеи «и поставили ее посреди», то есть посре­ди толпы, пред Христом.

Скажут: художник свободен трактовать свой сюжет, как ему угодно. Правда, свободен, и эта свобода - первое усло­вие всякого художественного творчества, - но свободен, лишь не нарушая внутреннего смысла сюжета. Но пусть внутренний смысл сюжета еще не нарушен этим измене­нием в евангельском рассказе; пойдем дальше.

Какой момент выбран художником? На картине фари­сей указывает рукой на женщину и, обратившись лицом к Христу, говорит, объясняя, в чем дело. Значит, вот сей­час, еще не дослушавши, Христос низко наклонится и ста­нет писать на земле, «не обращая на них внимания». Мо­мент очень трудный. Еще ничто не обнаружено. Вся толпа в движении; женщина, хотя уже ее не тащат, инстинктив­но пятится назад, как пятилась, когда ее влекла толпа. Внимание толпы сосредоточено на женщине - о чем сви­детельствует выражение лиц, ближайших к ней. На Хрис­та в толпе еще никто не обратил внимания. Только женщина испуганно и дико смотрит на Него, да на Него же смотрит спрашивающий фарисей, и стоящий с ним рядом саддукей. Пока Он наклонился и пишет на песке, толпа успокоится, оторвется от женщины и прислушается к тому, что говорит Он. Трудный, но хороший прием. Надо было дать характеристику толпы - и только в этот момент, в мо­мент, когда все внимание толпы сосредоточено на жен­щине, и можно было дать эту характеристику. Вот один, осклабясь, заглядывает сбоку в лицо пойманной на месте преступления красотки; другой, разглядывая ее с ног до го­ловы и с сластолюбивым выражением в глазах, потирает руки; третий уже схватил камень... А впереди фарисей, с едва сдерживаемою злобою, наступающий на Христа:

«Моисей нам заповедал... Ты чтό скажешь?»

А рядом с ним рыжий, заплывший жиром, недалекий саддукей, всею позой, всем выражением своего рыжего, огромного, опухшего лица как бы смакующий тот момент, когда, по его мнению, вопрос фарисея поставит Христа в решительное затруднение. У саддукея лицо говорящее; на нем без труда можно прочитать вопрос: «А ну-ка? что Ты теперь скажешь?» О, ведь этот саддукей, конечно, был тут же, и смотрел так же, когда Его, «уловляя в словах», спрашивали о монете Кесаря, о субботе, - был тут, и каж­дый раз уходил ни с чем; но вот теперь он снова верит, что они Его «уловили». Фарисей не так прост. На лице его выражение злобного торжества, но и затаенной боязни: он помнит еще монету Кесаря. Все это задумано прекрасно. Прекрасно задумана и группа учеников Иисуса. Лица у них у всех характерные и выразительные. Художник овла­дел своею задачей, и теперь лишь нужно одно, но самое главное, самое важное, без чего вся работа пропадет и рас­сыплется прахом. Вот эта толпа, вот этот фарисей и садду­кей, вот и женщина, - не станем спорить с поклонниками г. Поленова, пусть все они - как живые. Но мы знаем и то, что должно случиться сейчас. Мы знаем, что сейчас этот Человек, сидящий там, на ступенях храма, произнесет несколько слов, и все они: и этот угрожающий фарисей, и этот заплывший жиром саддукей, и эта толпа, злобная, сластолюбивая, вожделеющая, наглая - все они, «облича­емые совестью», станут уходить «один за другим, начиная от старших до последних».

Предчувствует ли зритель, смотрящий на картину, на этого Человека, сидящего на ступенях храма, - предчув­ствует ли он, что этот Человек может сказать так и такие слова, взглянуть так и таким взглядом, что все до одного, сейчас еще погруженные в самые разнообразные ощуще­ния грубой чувственности, злобы, глумления, - что все они, как громом пораженные, разойдутся, забывши свой умысел, бросивши приведенную жертву?

И если зритель этого не чувствует, то, значит, вся рабо­та художника пропала и рассыпалась прахом; пропадает и эта набегающая толпа, и этот фарисей, и этот саддукей, и эти фигуры апостолов, и удивительный портик храма, и «прозрачное» синее небо - все это пропадает, все это рассыпается прахом, рассыпается на отдельные эскизы и этюды - и только...

Если в картине нет Его, нет Христа, некому разрешить достигший уже величайшего напряжения драматический момент, - значит, нет и картины.

А Христа на картине г. Поленова нет, до того нет, что фигура каждого почти из учеников значительнее фигуры Самого Христа, изображенного в виде какого-то не дур­ного собою и очень, как выражаются, «симпатичного» молодого человека. Вот этот-то «симпатичный» молодой человек, вокруг которого сосредоточивается или должен сосредоточиваться весь внутренний смысл картины, - этот-то «симпатичный» молодой человек разрушает все впечатление. Всмотревшись в него пристальнее, вы тотчас же поймете, что он не может говорить, как власть имущий, что эти умные, спокойные, даже смелые глаза не могут за­светиться «проницающим» и «пожирающим грех» огнем, не могут взглянуть так, чтобы смутить и закореневшую в грехе совесть, чтобы смутить и гордыню ума фарисей­ского, и чувственную наглость толпы, не могут взглянуть так, чтобы приковать согрешившую женщину на месте: «и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди», - что эти глаза не могут взглянуть и с выражением того без­граничного, Божественного снисхождения, с каким они взглянут, когда Иисус скажет: «Женщина! где твои обви­нители? Никто не осудил тебя?»

Все эти требования, которые мы предъявляем к худож­нику, желающему изобразить «Лик Христа», - все эти тре­бования не выходят еще из тесных рамок данного сюже­та. Что же, если мы выйдем из этих рамок? А мы обязаны выйти из них. Ведь если художник изображает Христа - он тем самым предлагает нам не только изображение Христа в данную минуту, но и изображение Его вообще. Если изображение верно, то изображенное лицо легко пред­ставить во всякую минуту жизни. Попробуйте же Христа, изображенного на картине г. Поленова, представить себе пророчествующим о Страшном суде и кончине мира, гроз­но обличающим книжников и фарисеев, воскрешающим Лазаря («Лазарь, выйди вон!» (См.: Ин. 11:43)), говорящим страже, при­шедшей взять его: «Это Я!» («...И сказал им: кого вы ище­те? Ему отвечали: Иисуса Назарея. Иисус говорит им: это Я. И когда сказал им: это Я; отступили назад и пали на землю»(См.: Ин. 18: 4-6)). Прочтите несколько следующих за рассказом о грешнице стихов в той же 8-ой главе Евангелия от Иоан­на и попробуйте представить Христа, изображенного г. Поленовым, среди вопящей толпы, готовой побить его каменьями: «тогда взяли каменья, чтобы бросить в него»; попробуйте представить этого Христа ночью, в Гефсиманском саду - обливающегося кровавым потом, плачущего кровавыми слезами... Нельзя представить Христа, изоб­раженного г. Поленовым, во всех этих положениях, ибо в лице этого Христа нет способности выразить все те чув­ства, которые должны выразиться на лице Христа во всех тех положениях, о которых мы только что напомнили... Это лицо не может выразить всех чувств и всех оттенков чувства, волновавших Христа, оно не может быть «зерка­лом души» Его, - а между тем оно должно быть именно та­ким, чтобы на нем, на этом лице, «все изгибы души нару­жу вышли». И вот, на картине г. Поленова - нет Христа, нет Его вовсе.

По преданию мы знаем о Иисусе Христе, что Его часто видели плачущим, но никогда - смеющимся. Можно ли представить себе Христа, написанного г. Поленовым, час­то плачущим и никогда не смеющимся? Но если г. Поле­нов хотел изобразить Христа даже не как Богочеловека, а лишь как великого человека, то лицо написанного им Христа не удовлетворяет даже и этому представлению. Достоевский с чрезвычайною глубиной проникновенно­го понимания заметил: «Великие люди должны чувство­вать на земле великую скорбь». Можно ли уловить эту ве­ликую скорбь в выражении лица того Христа, которого г. Поленов сделал центром своей картины? А между тем Христос, если его рассматривать только как историче­ское лицо, именно и был «Мужем великой скорби»...

Но возвратимся еще раз к самому сюжету, взятому ху­дожником для своей картины.

Есть одно апокрифическое сказание, объясняющее об­разно, почему все обвинители женщины «смущенные уда­лились». Сказание объясняет, что, когда Спаситель, после слов Своих: «Кто их вас без греха, пусть первый бросит в нее камень», наклонившись, писал на песке, - Он писал там самый затаенный, никому неведомый грех каждого из предстоящих; и вот почему эти предстоящие, «будучи об­личаемы совестью, стали уходить один за другим». В еван­гельском рассказе находим то же самое, только передан­ное более идеально: не писал Он на песке затаенный грех каждого, а читал в душе этот затаенный грех; и каждый из предстоящих чувствовал, что этот устремленный на него взгляд входит в его душу, обнажает эту душу от всех покро­вов лицемерия, притворства, казуистических оправданий, ставит эту душу лицом к лицу с ее Судией; каждый из пред­стоящих чувствовал, что на него смотрит Кто-то, знающий все, что было, что есть и что будет. Может ли Христос, на­писанный г. Поленовым, посмотреть таким взглядом? А если нет, то непонятно, почему слова, хотя и полные глубокого смысла, но произнесенные таким незначитель­ным человеком, какой изображен на картине г. Полено­ва, - почему эти слова, как громом, поразили толпу...

«Кто из вас без греха»...

Да разве в этой толпе не было таких, которые считали себя «без греха»? Разве там не было того фарисея, кото­рый, молясь, говорил: «Благодарю Тебя, Господи, что я не таков, как этот мытарь?» Разве подобный фарисей и по­сле слов: «Кто из вас без греха» - не считал бы себя впра­ве бросить камень? Почему же здесь, быть может первый раз в жизни, почувствовал далее он, что и он не без греха? Что, хотя на короткое мгновенье, расплавило его закален­ное сердце, возбудило в нем неведомое ему волнение? На все это мог бы дать ответ только «Лик Христов», - но это­го-то всеразрешающего «Лика Христова» нет в картине г. Поленова. Я ничего не имею против фарисея, написан­ного г. Поленовым. Он даже очень типичен, хотя далеко уступает тициановскому фарисею («Монета Кесаря»)[i]. Без сомнения, среди фарисеев были и подобные. Он хорош как эскиз, но он не годится для такой картины. Ведь здесь перед нами совершатся мировое событие, ведь здесь в лице этого фарисея грозно встало в последних судорогах все умирающее еврейство, ведь г. Поленов писал не истори­ческий жанр, а историческую картину. Но для историче­ской картины его фарисей не годится. Он, как мы сейчас увидим, не только не уясняет собою смысл великого исто­рического момента, а затемняет его. Тут нужен фарисей, способный выразить все закостеневшее, окаменевшее в букве еврейство, - нужен фарисей трагический. Остано­вимся на этом пункте подробнее. В то время нравы евреев были очень распущены, закон Моисеев не вполне соблю­дался; закон о побивании камнями «ятых в прелюбодея­нии» и вовсе не соблюдался; могло быть - и это даже ве­роятнее, - что фарисеи схватили женщину вовсе не ради исполнения закона Моисеева, а единственно для того, чтоб иметь предлог «уловить в словах» ненавистного им пророка. Но посреди них мог найтись твердый, непоколебимый и тупой законник, хотя такой, который впослед­ствии говорил: «Лучше пусть погибнет один человек, а не весь народ»; может быть, он давно в тишине храма скор­бел о поругании закона, ненавидел Христа, как разруши­теля уже ослабевшего закона, искал случая стать на страже этого закона, не находя сочувствия даже в своей собствен­ной среде; и вот - нашелся случай. Пусть его товарищи схватили женщину только для того, чтоб иметь предлог, - но ему нужен не предлог, ему нужно грозное восстановле­ние закона; жертва в его руках и не уйдет; она будет поби­та камнями, и все увидят, что закон еще жив; ее участь ре­шена; пусть ее ведут к Иисусу - и он пойдет туда, но не затем, чтобы спрашивать у Него, хотя бы лицемерно, не затем, чтобы «улавливать в словах», - нет, он пойдет, что­бы грозно обличить разрушителя закона. И вот он перед Иисусом. Может быть, вся жизнь его, этого фарисея, сли­лась в этом мгновении. Он пророк, он провозвестник ис­тины, он каратель неправды, он восстановитель закона; он грозно простирает длань свою, старческие глаза его мечут молнии, вся фигура напряженная, как бы оторвав­шаяся от земли; он - сам гнев, он посланник карающего Иеговы...

«Моисей нам заповедал... Ты что скажешь?»

Не слова уже слетают с его уст, а какой-то громовый вопль, потрясающий, трагический...

А Он, все наклонившись, чертит по земле.

«Ты что скажешь?»

Толпа притихла, забыла уж и приведенную женщину; почуялось что-то страшное и грозное; все умирающее, за­стывшее, закостеневшее еврейство грозно встало в лице этого фарисея; дело уже идет не о женщине, «ятой в прелюбодеянии», не о суде над ней; дело идет уже не о ее жиз­ни и смерти, а о жизни и смерти этого воскресшего на мгновение еврейства... И среди этой мертвой, зловещей тишины, снова и снова раздается тот же ужасный вопль:

«Моисей нам заповедал... Ты что скажешь?»

О, это не торжествующий вопль, это вопль страшный, вопль холодного, трагического отчаяния...

И вот Он поднял голову. Все замерло. Грозно надвину­лась толпа, быть может ждущая лишь слова, чтобы растер­зать этого, сидящего там Человека, разрушителя закона... Он смотрит долго и пристально - и дрогнула толпа, не вы­державши этого взгляда. Один Его обвинитель стоит все в той же грозной позе посланца карающего Иеговы и ждет ответа...

И вот Он заговорил. Среди мертвой тишины, как вея­ние «хлада тонка», разносится каждое его слово...

«Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее ка­мень»...

Этого никто не ожидал - и руки, готовые схватиться за каменья, опускаются; в растерянном недоумении перегля­дываются люди между собой и молча расходятся. Не ожи­дал этого и фарисей. Пошатнулся грозный посланник Иеговы - и вот уже перед нами не карающий пророк, а, быть может, сразу одряхлевший старик, бегущий от пре­следующего Его Божественного взгляда...

Чем бы показался Христос, написанный г. Поленовым, лицом к лицу с таким фарисеем, среди такой картины, среди такой сцены?

II.

Может быть, скажут, что я предъявляю к художнику невозможные требования, требования, выходящие за преде­лы того, что может дать живопись. Посмотрим, так ли это. Часто указывают на то, что ведь «Лика Христова» никто не создал, не только из современных художников, но и из старых, великих мастеров. Это, собственно говоря, не воз­ражение.

Из того, что никто не создал, вовсе не следует, что нельзя создать. А если в самом деле нельзя, то незачем и браться, и надо удовлетвориться символическими, ико­нописными изображениями. Тогда нужно совершенно оставить даже притязание перенести «Лик Христа» из об­ласти иконописи в область религиозной живописи, кото­рая в то же время есть и историческая. Но, мне кажется, раз художник берется за изображение евангельских сюжетов, в которых является Христос, то, вероятно, он дума­ет, что «Лик Христа» доступен изображению. И думает правильно. Несомненно, «Лик Христа» доступен изоб­ражению, потому что Иисус Христос жил и действовал в Иерусалиме, при Понтийском Пилате, учил и пропо­ведовал, ходил по земле, говорил, ел и пил, имел тело и лицо человеческие, многие видели это лицо, слышали, как говорил Христос, беседовали с Ним. А раз Иисус Хри­стос, когда Он жил на земле, был доступен человеческому зрению, слуху, осязанию, - значит, Он может быть изоб­ражен и живописью, значит, изображение Его лика не вы­ходит из пределов живописи, как не выходит из ее преде­лов изображение, например, апостолов. Иные говорят: как изобразить Бога? - и говорят праздно. Бога изобра­зить нельзя, Его «никто никогда не видел», - но Богоче­ловека, каким и был Христос, изобразить можно, ибо Он имел все человеческое - и телесное, и духовное, кроме греха. Скажут: а Божеское естество Его? Но ведь и Боже­ское естество Его проявлялось в человеческих формах, просвечивало сквозь человеческие черты лица, доступ­ные человеческому зрению, а следовательно - и человеческому изображению. Почему же изображение Христа, жившего и учившего, выходит за пределы живописи, в чем невозможность? Невозможности нет, а есть лишь неизмеримо трудная для искусства, но возможная задача. Конечно, если Христос, каким мы Его знаем по Евангелиям, есть всего лишь «благородная мечта человечества», как в наше время многие думают, - то изображение Хрис­та выходит из пределов живописи, потому что, как же в конкретном, живом лице изобразить «мечту»? - выйдет либо символ, либо произвольная фантазия художника. Так и выходило. Одни изображали Его каким-то полити­ческим реформатором, как наш художник Ге в своей «Тай­ной вечери», другие - просто типичным евреем, каким изобразил Его Мункачи[ii]. И изобразивши так, подписыва­ют под изображением «Христос» - и требуют, чтобы мы верили этому.

Но если мы имеем неоспоримое право предъявлять из­вестные требования к художнику, изображающему какое-либо историческое лицо, то почему те же требования мы не имеем права предъявить к художнику, взявшемуся изоб­разить Христа? Говорят: мы не имеем портретов Христа, мы не знаем, какие Он имел черты лица. Но точно так же мы не имеем портретов многих исторических лиц, а меж­ду тем художники изображают их иногда удачно, а между тем критика находит такие изображения удовлетворительными или нет. Чем руководствуется в таком случае художник, чем руководствуется критика? Повествованием об этом лице - повествованием, из которого можно заклю­чить о его характере, о его привычках, о его жизни.

Фантазия художника, правильно действующая, подска­зывает ему, какое лицо, какой взгляд, какую фигуру, какие приемы должно иметь лицо такого характера, такого типа. Как Кювье по одной кости допотопного животного мог восстановить на рисунке весь облик его, так и художник часто по одной характерной черте восстановляет весь облик исторического лица. Конечно, чтобы худож­ник мог это сделать, чтобы картина его была сама жизнь, надо понять, прочувствовать, схватить самую сущность исторического лица, сделать так, чтобы «все изгибы души его наружу вышли». Задача нелегкая, бесспорно. Часто, исполняя такую задачу, художники впадают в ошибки и односторонности, искажают облики исторических лиц. Чаще всего это случается, когда художник идет за каким- нибудь историком, которому самому неясно было истори­ческое лицо, который сам судил о нем односторонне.

Так постоянно случается с современными художника­ми, когда они берутся за изображение «Лика Христа». Они идут за каким-нибудь историком, за Штраусом или Ренаном, подчиняются господствующим в современнос­ти воззрениям на смысл и значение Евангелия, христиан­ства, Христа - и, понятно, впадают в ложь и односторон­ность. А так как теперь много развелось толкователей Евангелия, которые отбрасывают одно, прибавляют дру­гое, стараясь подогнать содержание Священной Книги под свои воззрения, то это отражается, конечно, и на творчестве живописцев. Замечательно, что изображение исторических лиц удавалось лишь тем художникам, кото­рые проникались народным воззрением на эти лица - воззрением простодушных летописцев, хроникеров, воз­зрением, выразившимся в народных легендах; в этом духе созданы гениальнейшие произведения Шекспира, Валь­тер Скотта. Мне кажется, что и «Лик Христа» может быть создан живописцем, если он проникнется народным воз­зрением на Христа; а это народное воззрение совпадает с воззрением Церкви...

Говорят еще: пусть все это так - но того, жившего Хри­ста, распятого при Понтийском Пилате, которого многие видели, с которым многие говорили, - все же того Хрис­та, Богочеловека, никакая фантазия художника-человека представить себе не может; это - выше человеческой фантазии. Почему же? Даже холодное рассуждение может обозначить признаки внешности Иисуса Христа, - хотя, конечно, холодного рассуждения недостаточно для того, чтобы воспроизвести образ. Даже холодное рассуждение может сказать, что, конечно, Иисус Христос имел самое прекрасное человеческое тело и самое прекрасное чело­веческое лицо. Он имел все человеческое, кроме греха, а так как грех заключается в победе плотских стремлений над духовными, то, следовательно, Его красота была духов­ная, а не плотская; следовательно, лицо Его было столь одухотворено, что эта духовная красота совершенно за­тмевала собою красоту самых прекрасных черт лица. Это понимал Рафаэль. Возьмите хорошую фотографию или гравюру Пожалостина с его знаменитой «головы Христа» из картины «Несение Креста», и, всмотревшись, вы пос­ле, проверяя свое впечатление, заметите, что прежде всего вас поражает духовная красота этого лица - до того, что вы с первого разу даже не замечаете черт лица и, лишь сделавши над собою усилие, чтобы подавить впечатление, можете разглядеть эти черты - изящные и благородные, но далеко не идеально прекрасные. Рафаэль, вероятно, нарочно взял не идеально прекрасные черты лица, боясь, что иначе невозможно будет дать сильного перевеса кра­соте духовной - и в этом его ошибка, и вот почему его «Лик Христа» все же неудовлетворителен. Надо, чтобы и при идеально прекрасных чертах лица духовная красота его подавляла физическую...

Затем, в частности, о выражении. Вот как предание, переходящее из уст в уста, еще с первого века рисует Хри­ста:

Он (то есть Иисус Христос) высокого роста, прекра­сен, имеет благородное лицо, так что те, кто смотрит на Него, любят и боятся Его. Он имеет волнистые волосы, винного цвета, которые лоснятся при спадении на плечи и разделяются посредине головы по обычаю назареев.

Чело Его чисто и ровно, а лицо безо всяких пятен или морщин, но рдеет нежным румянцем. Его нос и рот безу­коризненно красивы; Он имеет окладистую бороду того же самого орехового цвета, как и волосы, не длинную, но раздвоенную. Глаза у Него голубые и очень светлые. Он страшен при укоре и любвеобилен при увещании. Его никогда не видели смеющимся, но часто плачущим. Стан Его прямой, а руки и члены прекрасны на вид. В разговоре Он важен, скромен и умерен; и Он прекрасен среди сынов человече­ских[iii].

Мы привели это описание наружности Христа не для того, чтобы посоветовать художнику рабски следовать ему в своем изображении; мы хотели только указать, что предание описывает наружность Спасителя гораздо бли­же к действительности, гораздо ближе к тому, как изобра­жен Христос в рассказе Евангелистов, нежели изобража­ют Его современные художники. Обратите внимание на подчеркнутые нами места в этом описании наружности Христа. Наши художники стараются сделать Христа толь­ко любвеобильным (да и то неудачно) - предание гово­рит, что Он был и страшен при укоре; наши художники ста­раются написать «Лик Христа» так (но неудачно и в этом отношении), чтобы все полюбили Его, - предание гово­рит, что Его любят и боятся; наши художники совершенно устраняют при создании «Лика Христа» тот присущий этому лику постоянный колорит возвышенной, неземной скорби - предание особливо подчеркивает эту скорбь, го­воря, что Его часто видели плачущим и никогда смеющимся. Черты, отмеченные преданием, более совпадают с еван­гельскими чертами, ибо и Евангелие рисует нам Христа не только бесконечно кротким, но и бесконечно гнев­ным, - конечно, тем праведным гневом, о котором нам говорят пророки, и Евангелие рисует нам Его любвеобиль­ным в увещании и страшным в укоре. В Христе, которого нам изображает Евангелие, чувствуются не только беско­нечные, сверхчеловеческие любовь и снисхождение, но и сверхчеловеческая, бесконечная, всепокоряющая себе сила, и вот этой-то силы наши современные художники не передают в своих изображениях Христа, а без выражения этой силы нельзя передать и выражения безграничной любви.

Художник может при помощи своей творческой фанта­зии создать «лик Христа» - но, конечно, при помощи фантазии, правильно развившейся, правильно воспитан­ной, - при помощи фантазии, направляемой высоким душевным настроением художника, высокою его объек­тивностью... И на этом пункте требования религиозные совершенно совпадают с требованиями эстетическими. Шопенгауэр, один из замечательнейших эстетиков наше­го столетия, определяет художественную объективность как результат подавления воли к жизни, то есть как резуль­тат умерщвления в себе всего личного в отношениях к жиз­ни и ее явлениям. Переводя эти выражения на простой и более правильный язык, можно сказать, что художе­ственная объективность есть результат подавления в себе страстей, подавления похотей плоти в обширном смысле слова - и похотей тела, и похотей ума, и похотей воли. Только человек, умертвивший в себе страсти, способен к чистому созерцанию, без которого невозможно художе­ственное творчество. С этой точки зрения художествен­ное творчество является, в известном смысле, мучениче­ством, подвигом всей жизни. Так и смотрели на художество все великие художники, особенно наши русские, так смот­рели Пушкин и Гоголь, так смотрит Л. Толстой. Он говорит не о наслаждениях творчества, а о страдании творчества, о муках творчества. Мука эта и заключается в самоочище­нии, в непрестанном нравственном усовершенствовании, без которого немыслимо дело художества, в постоянном нравственном самоусовершенствовании, для которого необходимо постоянное, внимательное и мучительное ис­следование своей собственной души. Никакой внешний талант, то есть умение изображать, не может помочь ху­дожнику без этой постоянной внутренней работы над собою. И чем выше сюжет, тем выше должно быть настрое­ние художника, тем чище должна быть его душа, чтобы осилить такой сюжет в изображении. Несомненно, что, берясь за изображение «Лика Христа», художник должен иметь самое возвышенное душевное настроение, какое только может иметь человек: тогда только фантазия его будет действовать правильно, тогда только его способнос­ти изображения будет что изображать. А такое возвышен­ное душевное настроение достигается лишь путем нравст­венного самоусовершенствования, путем подвига. Нельзя созерцать солнце больными глазами, нельзя постигнуть Христа больною, опутанною страстями душой. А ведь ху­дожник именно и должен созерцать Христа, иначе он не в состоянии будет изобразить Его... Мы знаем, как писали средневековые художники, большею частью монахи, свои религиозные картины. Они смотрели на свое дело как на дело святое, они приготовлялись к нему, как к подвигу, - покаянием, постом, молитвой, умерщвлением плоти; они молили Христа, чтобы Он дал им силу изобразить Лик Его... И вот, все знатоки искусства единогласно утвержда­ют, что нет ничего подобного созданиям хотя бы Фра БеатоАнжелико, что его религиозные картины дышат свято­стью, проникнуты ею, что, несмотря на младенческую технику, эти картины производят неотразимое впечатле­ние даже на людей неверующих или плохо верующих... Отчего это? Да оттого, что изображать можно лишь то, во что веришь, что знаешь, что чувствуешь. Как же, не веря в эту святость, не зная ее, не чувствуя ее, можно изобра­жать ее? А вера в святость, живое чувство ее даются толь­ко подвигом - подвигом всей жизни. Не имея живой и дея­тельной веры во Христа, не идя за Ним путем подвига, не неся креста Его, не может художник изобразить Его, ка­ким бы талантом ни обладал он, потому что не может со­зерцать Его... Никакая техника, никакое изучение, внеш­нее и холодное, никакие «этюды с натуры» тут не помогут, хотя бы техника была еще совершеннее, а изучение еще глубже. И если художественно изобразить явления обык­новенной жизни художник может, лишь взглянув на эти явления не материальными очами, а очами души своей, то тем более это должно отнести к сюжетам, взятым из Еван­гелия, из жизни Христа... Какая же высота душевного на­строения необходима, чтобы увидеть Лик Христа не материальными очами, какими хотят Его видеть современные художники, все полагающие в этюдах и изучениях, а «оча­ми души»?.. А что Его можно видеть так - это несомненно, в этом уверены все простые, неученые, но чистые сердцем люди, в этом уверены и глубокие ученые, погрузивши­еся в исследования Его жизни и деяний. Прекрасною ил­люстрацией ко всему нами высказанному могут служить слова одного английского богослова[iv].

Сорок дней уже прошло со времени распятия, - гово­рит он. - В течение этих сорока дней девять раз Он был видим глазами и осязаем руками человеческими... Но вот настало время, когда Его земное соприсутствие с апосто­лами должно было прекратиться навсегда, пока не воз­вратится Он во славе судить мир. Он встретился с ними в Иерусалиме и, поведши их по направлению к Вифании, велел им не отлучаться из Иерусалима, пока не приимут обетованного им Духа. Он остановил их праздные рас­спросы о временах и летах и повелел им быть провозвес­тниками Его во всем мире. Эти последние, прощальные наставления, вероятно, высказаны были на какой-нибудь из пустынных и уединенных возвышенностей, окружаю­щих это селение. По окончании их Спаситель поднял руки и благословил Своих учеников. И когда благослов­лял их - стал удаляться от них. Он поднялся пред глазами их, «и облако взяло Его из вида их».

Между нами и Его видимым бытием, - продолжает анг­лийский богослов, - между нами и прославленным Иску­пителем, сидящим ныне одесную Отца, то облако стоит и доселе. Но око веры может проникнуть чрез него, фими­ам истинной молитвы может подняться выше его, и роса благословения может сходить чрез него.

Возвыситься до такого душевного настроения, скажем мы, чтобы «око веры» проникло через облако земных чувств, земных страстей, земных помыслов, ставшее меж­ду Ним и нами, - вот единственный путь, которым худож­ник может дойти до сознания «Лика Христова», такого «Лика», который в созерцающем Его возбуждал бы чув­ства любви, страха и бесконечного благоговения... Иначе с художником случится то же, что случилось с живописцем Ананией, по рассказу церковного предания. Предание повествует, что князь Авгар, княживший в городе Эдессе во времена земной жизни Спасителя, наслышавшись об учении и чудесах Господа, отправил к нему посла с письмом, в котором просил исцеления от тяжкой болезни. По­сланец князя был живописец Анания, которому Авгар так­же поручил изобразить на холсте лик Христов. Анания, придя в Иерусалим, от множества народа, окружавшего Христа, сперва не мог подойти близко и рассмотреть чер­ты Его. Но потом он нашел огромный камень, возвышав­шийся от земли, и, ставши на него, хорошо мог видеть Господа. Он уже приготовил холст, чтобы писать, но «все усилия его оставались тщетными, потому что в глазах его лицо Спасителя постоянно изменялось, и черты Его дела­лись неуловимы для живописца»[v].

С нашими художниками случается то же самое, что слу­чилось с язычником Ананией, не приготовленным к лицез­рению Божественного лика: «Лик Христов» не дается им; как только они берутся за кисти и краски, все усилия их остаются тщетными; «Лик Христов» в их глазах постоян­но изменяется, черты лица Его делаются для них неулови­мыми - и останутся неуловимыми до тех пор, пока не явится художник, который, обладая дарованием гениаль­ным, путем великого страдания и самоотречения проник­нет сквозь то облако, которое скрывает от нас «Лик Хрис­тов», пока не явится такой художник, который путем страдания и самоотречения достигнет той высоты объек­тивности, той способности созерцания, без которой невозможно никакое истинное художество и которая должна быть тем выше, тем совершеннее, чем возвышеннее сю­жет, вдохновляющий художника; пока не явится такой художник, который, обладая всеми чудесами техники ис­кусства, всем знанием, в то же время будет способен, по­добно наивному Фра БеатоАнжелико, повергаясь в прах, молить Спасителя, чтобы Он даровал ему силу и разуме­ние изображать лик Его...

Современным же нашим художникам лучше вовсе не браться за изображение Христа или, по крайней мере, прежде чем браться, хорошенько исследовать себя, сооб­разить свои силы и средства, иначе, не говоря уже ни о чем другом, они будут грешить против правды художественной, как погрешил против нее г. Поленов; фигура Христа в его картине, менее з

Написать комментарий
1 место Протоиерей Александр Торик «Флавиан. Палата» Разговоры о вечности в обычно больничной палате вместе с отцом Флавианом. Нередко только болезни телесные понуждают человека осознать и болезни собственной души. А, о
19.12.2023, 10:57
1 место: А. Торик «Метанойя». Остросюжетная история о таинственном незнакомце и девушке, которая оказывается в центре стремительных событий. 2 место: Н. Сухинина «Вера, Надежда, Любовь и буфетчица Соня». Т
12.12.2022, 11:27
В издательстве Вольный Странник вышла книга, посвященная протоиерею Димитрию Смирнову «Настоящий пастырь и любящий отец». Книга состоит из жизнеописания батюшки, воспоминаний священников, которым довелось служить с ним и бе
17.10.2022, 15:12
Правильное название молитвы «Живый в помощи» — Псалом 90. Текст этого псалма взывает к защите от темных сил, разных врагов, болезней и многих других проблем. Текст псалма нанесен на атласную или хлопковую ленту, ко
30.09.2022, 11:18
Приглашаем к сотрудничеству
Хотите опубликовать свою статью?
Узнайте условия публикации статей на сайте Зёрна.