Губонин Михаил Ефимович
Михаил Ефимович Губонин – потомок известного русского предпринимателя, строителя железных дорог Петра Ионовича Губонина и сын Ефима Семеновича Губонина, крупного знатока мехового дела, родился 24 июня (7 июля) 1907 года, в день празднования Рождества Иоанна Предтечи. 7 июля 1924 года, в день рождения сына, скоропостижно скончался отец Михаила Ефимовича, и для семнадцатилетнего молодого человека началась самостоятельная жизнь. Честность, трудолюбие, любовь Ефима Семеновича ко всему русскому и к Русской Православной Церкви (Ефим Семенович был прихожанином церкви прп. Сергия Радонежского при Троицком патриаршем подворье, где в 1917–1922 годах находилась резиденция Святейшего Патриарха Тихона) запали в душу сына и явилась доброй почвой для формирования его личности.
Во время учения в Московском художественном училище на живописном отделении Михаил Ефимович часто бывал на богослужениях в различных храмах Москвы, чаще всего в Сретенском монастыре. С иноками этого монастыря он сблизился, а с одним из них, иеромонахом Иеронимом (Захаровым), будущим епископом Ростовским, у него завязалась тесная дружба на всю жизнь.
На духовное становление Михаила Ефимовича особенно значительное влияние оказал Преосвященный Петр (Руднев, †11.03.1937), епископ Коломенский, погибший позднее на Соловках в сане архиепископа Самарского. Он был последним настоятелем Богоявленского монастыря и последним благочинным монастырей Москвы.
Столь же значительными были отношения с Преосвященным Тихоном (Шараповым † 10.11.1937), епископом Гомельским, позднее расстрелянным в сане архиепископа Алма-Атинского.
Церковная позиция Преосвященных Петра и Тихона оказала духовное воздействие на Михаила Ефимовича и его ближайших друзей, иеромонаха Иеронима (Захарова, † 14.12.1966 в сане архиепископа Ростовского), Алексея Сергеевича Беляева († 15.12.1987, в 1920-е годы был иподиаконом, потом стал священником, а в последние годы жизни – протоиерей, исполнял послушание духовника в Пюхтицском женском монастыре) и Николая Педашенко (потомок по женской линии Николая Васильевича Гоголя, † 1980 на покое в Москве в сане протоиерея).
С десятилетнего возраста Михаил Ефимович посещал богослужения Св. Патриарха Тихона, а позднее, будучи иподиаконом епископа Петра, он невольно становился и непосредственным участником богослужений Святейшего, когда они совершались в сослужении архиереев, в том числе и Преосвященного Петра, епископа Коломенского. Суждено ему было и в день похорон Святейшего Патриарха Тихона присутствовать в Донском монастыре. Впоследствии ежегодно в день кончины Патриарха, 7 апреля, Михаил Ефимович старался бывать в Донском монастыре на панихиде у могилы Святейшего Патриарха Тихона.
По окончании художественного училища с 1928 года Михаил Ефимович работал в различных издательствах и художественных мастерских. 28 октября 1929 года нараставшие гонения на Церковь настигли и его. Он был арестован и 15 ноября 1929 г. был осужден Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР по ст. 58–10 УК РСФСР по сфабрикованному обвинению в «связи с реакционными церковниками, ведения под флагом религии антисоветской агитации» и приговорен к 3 годам ссылки в Среднюю Азию. К испытаниям, ложившимся на плечи всех сосланных, для 23-летнего молодого человека прибавилась и тяжелая болезнь. Неоценимой моральной поддержкой в это время для него было общение с репрессированными митрополитами, епископами, священниками, находившимися с ним в ссылке. Знакомство с этими интереснейшими людьми обогатило Михаила Ефимовича богословскими и историко-церковными знаниями.
15 мая 1933 года Михаил Ефимович был освобожден и вернулся в Москву, но по произволу властей ему было отказано в прописке, и ему пришлось скитаться по Московской области, жить то в Кашире, то в поселке Дорохово, то под Можайском, то ночевать «нелегально» в Москве. Работал художником — оформителем в различных учреждений, в том числе и в Государственном историческом музее, но больше всего занят он был работами в сфере так называемой «промышленной графики». Только в 1940 году ему удалось добиться снятия судимости и он получил возможность жить в Москве. В 1938 году Михаил Ефимович Губонин женился на Клавдии Петровне Мироновой, солистке хора кафедрального Богоявленского собора в Дорогомилово.
22 июня 1941 года М.Е.Губонин был мобилизован, призван на воинскую службу. Но не сразу он отправился на фронт. Военком оказался наблюдательным и точным в подборе кадров. Он увидел в образованном и культурном новобранце качества кандидата в командный состав и направил Михаила Ефимовича учиться «на офицера». После окончания Тульского оружейно-технического училища (в эвакуации в Омске) М.Е. Губонин поступил в состав четвертого (?) кавалерийского корпуса. Здесь вместо должности инженера-артиллериста, он вступил в должность начальника топографической службы штаба корпуса. Назначили его на эту вакантную должность с учетом гражданской профессии художника. Михаил Ефимович вспоминал в связи с этим назначением свои переживания перед прибытием в корпус.
«Больше все беспокоила меня возможная скорая встреча с противником лицом к лицу и необходимость убить незнакомого мне человека. Я представлял себе лицо этого человека, его глаза, его возможную частную жизнь до войны. И человек он, может быть, неплохой, получше меня, что нетрудно. И жена у него, может быть, осталась дома, остались, наверное, родители престарелые. Представлялись они мне патриархальными бюргерами, наделенными всеми добродетелями старого немецкого быта. А на руках его жены, которая бессонными ночами молится за него своими лютеранскими молитвами, дети малые – «Гензель и Гретхен», миловидные, как на иллюстрациях к «Сказкам братьев Гримм»… А я его, несчастного, в бою — насмерть, и он умирает… проходит через муки предсмертные! И ни какой он не фашист по душе и в своей жизни, а христианин по вере и по своему житейскому обыкновению! Пришел же он в наши земли, потому что законопослушен. Его призвали, вооружили, поставили в строй и обязали выполнять приказы, которые ему ни по уму, ни по сердцу. Как ни внушал я себе, что «закон войны» таков, что незнакомые люди убивают друг друга, что враг, неприятель на войне обезличен – ничего не мог поделать с собой. Нет, я никогда не был пацифистом. Ведь есть войны, в которых христианин обязан, должен участвовать, если то, что свято, можно защитить только оружием. Но себя преодолеть я тогда не мог, мучился и молил Бога, чтобы Он явил чудо и помог мне служить, исполнять воинский долг, а людей не убивать. И вот, когда прибыл с назначением в штаб кавалерийского корпуса, там прочитали мои документы, спросили, кем был до училища. Сказал, что был художником промышленной графики. И вдруг определяют меня не в строевую часть, не в артиллерию, не по военной специальности, а в штаб, в корпусную топографию и картографию, где был «дефицит кадров». Основным моим делом во всю войну было получение в штабе фронта необходимого картографического материала и копирование его один в один или по определенным параметрам — с определенными изменениями и уточнениями, но строго в назначенные сроки. Иногда несколько ночей подряд не спали мы, картографы, чтобы в корпусе все, кому положено, были обеспечены картами в срок. А стрелять и убивать – это в служебной инструкции картографу не прописано. Возблагодарил я Создателя, внял Он моей мольбе! Пистолет, конечно, мне полагался, но скажу прямо, доставал пистолет только один раз, вскоре по назначении. А потом забыл, как кобура открывается. Проверять и чистить оружие, было некогда — на сон и на еду времени оставалось в обрез. И в моей кобуре пауки завелись, новерное, даже и мыши, или какие-нибудь малые змеи, но это может произойти только от сильного тепла… А смерти в глаза смотреть приходилось не раз. Но всегда обстоятельства оборачивались так, что до прямого смертоубийственного соприкосновения с живым противником дело не доходило.
Доставал я пистолет вот по какому случаю. Вскоре по моем поступлении в корпус, нас передислоцировали. Под Сталинградом уже был в окружении Паулюс и его армия, а к нему, как мы узнали позже, должен был идти на выручку через донские степи со своими танками и другой техникой Манштейн. Бросили нас и еще какие-то части на опережение Манштейна в прорыв. Мы лихо пошли — прорвали фронт, продвинулись вперед, сколько смогли, и стали громить всех неприятелей, кто встретился. Но так продолжалось недолго. Немцы опомнились, озлились, сконцентрировались и начали нас утюжить танками и бомбить с воздуха. Пехоту, легкие войска почти не использовали – берегли людей. У нас же техники – чуть, и поддержки никакой. Как мы не изворачивались, пытаясь вырваться обратно, как ни отбивались, немцы были везде сильнее, и напор их был все мощнее. Днем и ночью мы сражались и метались. Местность почти вся открытая, закрепиться для обороны не за что, держаться нам негде. Быстро теряли и людей, и конский состав, и немногое из техники, с чем нас бросили в прорыв. Боеприпасы — на исходе. И вот осталось от всего нашего корпуса только несколько человек. Может, где-то еще какая-нибудь группа уцелела – не знали. (Позже стало известно, что с большим разбросом, на дистанции до десятков километров вырвались из тисков неминуемой смерти еще несколько остаточных отрядов… такие же, как и мы, бедолаги).
Мы лежали в степи на дне балки (это сухой овраг в степи), быстро сгущались зимние синие сумерки. Слышим – танки близко совсем! Все прижались, лежа, полулежа и стоя, к земле, к склону с «их» стороны. У всех в руках – оружие. Я тоже сжал пистолет свой в руке и зубы сжал. Напряжение такое, что не до страха. Молчим. Только рокот моторов. Танки подошли к краю оврага и открыли огонь в упор по противоположному склону и дну балки, сколько позволял доступный им угол обстрела. Долго и методично стреляли они уже в полной темноте. Потом медленно развернулись и ушли, посчитав, что «дело сделано». Но — чудо! Никого из нас даже рикошеты не задели! Всю ночь мы не шелохнулись – долго еще слышался в отдалении немецкий говор. Зимние ночи долгие! Только когда уже солнце просияло сквозь морозную дымку, мы, наконец, опомнились. Прислушались – тишина. Выглянули: кругом равнина, степь и — никого. Тогда поднялись и пошли. Пошли по направлению… Как сообразили, что так будет вероятнее – к своим, так и пошли. Сколько шли — уже не помню. Как то утром видим: разбитые деревья, печные остовы, выжженные строения и подальше этого печального пейзажа – наши! Все дружно, без команды издали тихий и хриплый радостный вопль! Тот день – 23 февраля 1943 года, День Красной Армии – я считаю своим вторым днем рожденья! Потом нас отправили на переформирование. Новые люди, кони и все, что положено для войны.
При всяких обстоятельствах приходилось встречаться с возможностью умереть. Последняя такая возможность была в Германии, весной 1945 года. Погода была замечательная. Куда-то нам надо было прибыть на своем «джипе с лебедкой». Нам – это мне, моему помощнику, нашему вестовому и водителю. По дороге видим какую-то ферму. Кругом ни души. Заезжаем – людей никого, только живность всякая бродит по двору: куры, гуси и несколько свиней. Дом пуст. Тут вестовой свинью из автомата уложил, окорок — в джип, а в джипе была у нас канистра со спиртом. Едем через уютный перелесок. Остановились на полянке, расположились, благо время какое-то было в запасе. Соорудили костер, занялись трофейным окороком. И вот только как мы приступили к своей роскошной трапезе, вдруг артиллерийский выстрел, за ним другой – и разрывы вблизи. Глядим – два танка «чешут» прямо на нас, лавируя мимо редких деревьев. То ли ветер был в их сторону, то ли далековато, но — не услышали. Мы — опрометью в джип. Мотор, славу Богу, в порядке, бензина вдоволь. На бешеной скорости, петляя и рискуя столкнуться с встречными деревьями, мы мчалась сквозь редколесье. Удрали и прибыли по назначению целые и невредимые, потеряв канистру спирта и трофейный окорок. А было вот что. Наши не дали их танковой группировке прорваться с севера к Берлину. Только какие шальные экипажи вырвались, одурели от своего успеха и безнадежности, и понеслись, куда глаза глядят, расходуя свой боезапас на встречные цели. На пути двум танкам попались мы, и едва не стали их легкой добычей».
М. Е. Губонин начал фронтовую службу, получил боевое крещение в донских степях в декабре 1942 г. и дошел до Берлина в звании гвардии старшего лейтенанта с тремя орденами и пятью медалями. Его рассказы о пережитом в годы войны, как и все его повествования, носили неповторимый отпечаток его яркой индивидуальности, артистизма, искренности и абсолютной достоверности. К сожалению, в те годы не было фонозаписей.
Замечательным было отношение М.Е. Губонина к людям, что памятно всем, кто его знал, его отличало особое искусство общения с любым встретившимся ему человеком независимо от возраста, образования, «социальной принадлежности». Дети, молодежь, люди глубокой и высокой духовной жизни, и люди с поверхностной, обывательской психологией – для всех он сразу же становился «своим». Христианство и, в первую очередь, православие Михаил Ефимович почитал верой самой «демократичной», доступной и понятной каждому, у кого душа к вере открыта. Но, одновременно, он считал, что христианство — вера благородная, «аристократичная» по содержанию, ибо в основе ее – любовь к ближнему до самопожертвования, и этот путь указан самим Спасителем. Тема «аристократизма» — не генеалогического, не социального, а духовного — была Михаилу Ефимовичу близка. Впрочем, и сам он был истинным «аристократом духа», отчего его «демократичность» в отношении к людям, в общении с ними не только не страдала, но наоборот — приобретала видимые черты универсальности. О своих встречах с встречавшимися на жизненном пути «аристократами духа» он рассказывал особенно живо и наглядно.
«Самым большим «аристократом», какого я встречал, был один из штабных водителей, шофер нашего «джипа с лебедкой», с которым я имел счастье служить почти весь последний год войны. Истинный аристократ – это человек такой высокой личной культуры, что у него ничего нет лишнего в поведении. Так вот, наш водитель, человек самый простой, деревенский и был самым большим аристократом. Никогда не слышали мы от него ни одного лишнего слова – способность выражать свои мысли самыми краткими фразами, ясно и понятно у него была исключительная. Немногословен был предельно. В своем деле он был артист-виртуоз. И машиной он управлял, как будто это рояль, а он — Владимир Софроницкий или Артур Рубинштейн (были такие великие пианисты). Весь необходимый ремонт он производил сам. Что нужно – сам где-то доставал, причем в самый короткий срок. И жизнь видел зорко, так, как будто у него какой-то внутренний бинокль был, или какая особая подзорная труба. В суждениях был меток и точен. Ума был самого незаурядного. Честен, справедлив был и милосерден… Скромности же был невероятной, а держался с таким достоинством, что все командование, среди которого были и люди грубые, было с ним вежливо и тактично, больше просило, чем приказывало. Вот какова бывает природа у человека! И это у человека самого простого, немудреного, который, кроме своей деревни и райцентра ничего не видел и имел «за плечами» всего лишь школу-семилетку, где учился самым рядовым образом. Таков был наш народ в своем идеале, таков он был и есть на самом деле, когда живет своей, а не навязанной ему жизнью».
В 1946 году Михаил Ефимович похоронил жену, оставившую малолетнего сына, и через два года вновь женился (по благословению духовника: «чтобы у вашего сына мать была»).
Тогда же в 1946 году Михаил Ефимович был приглашен Московской Патриархией к участию в создании сени над ракой Святителя Алексия, Митрополита Московского, в кафедральном Богоявленском соборе в Елохове. Сень, под которой и ныне покоятся мощи Святителя Алексия, выполнена по проекту М.Е. Губонина. С этого времени Михаил Ефимович много работал над реставрацией и росписью храмов в Москве и других городах страны (соборы в Астрахани, Туле др. крупных городах). В Астрахани он познакомился и сразу сблизился с еще одним выдающимся современником – юристом Аркадием Ильичем Кузнецовым, в молодости встречавшимся с Св. Патриархом Тихоном. Великолепный профессионал, окончивший юридический факультет Императорского Московского университета, замечательный знаток русской литературы (в особенности Пушкина и Достоевского), А.И. Кузнецов был издавно известен в церковных кругах. Все дела в судах, которые вел А.И.Кузнецов решались в пользу Церкви. М.Е.Губонин и А.И.Кузнецов буквально «нашли друг друга», обмениваясь церковно-историческими сведениями. Приезжая в Москву, А.И. Кузнецов всегда посещал Донской монастырь, могилу Святителя Тихона, и дом М.Е. Губонина. По инициативе Михаила Ефимовича А.И.Кузнецов создал яркие воспоминания о встречах с Патриархом Тихоном, о его времени.
В середине 1960-х годов М.Е. Губонина пригласил на работу Председатель Издательского отдела Московской Патриархии епископ (впоследствии митрополит) Волоколамский Питирим (Нечаев). Михаил Ефимович оформлял Православный церковный календарь, Журнал Московской Патриархии, выполнял и другие художественные работы по заказу Московской Патриархии. В «Журнале Московской Патриархии» были помещены несколько его статей.
Но основное внимание в последние два десятилетия своей жизни Михаил Ефимович отдавал делу, которому был предан с юности. Он торопился закончить многотомный труд (об издании которого в то время не могло быть и речи), посвященный Святейшему Патриарху Тихону и истории Русской Православной Церкви. Многие испытания подорвали здоровье подвижника, но он преодолевая недуг, с неослабным энтузиазмом продолжал трудиться до последних своих дней.
М.Е. Губонин начал собирать с 1920-х годов материалы по истории Русской Православной Церкви, несмотря на величайший риск, с которым была тогда связана эта деятельность. В этом труде видна забота Михаила Ефимовича о сохранении для церковной истории максимально полной информации, для чего в его труде упоминаются документы, тексты которых автор достать не мог, но имел более или менее надежные сведения об и их существовании и времени написания, некоторые из этих документов стали доступны только с открытием секретных архивов. Отметим, что работа Михаила Ефимовича проходила во время полной недоступности материалов архивов и многих литературных произведений, которые находились в закрытых фондах.
Михаил Ефимович, будучи педантичным и скрупулезным собирателем всего, что имело значение для церковной истории новейшего периода, соединял в себе широту и свободу взглядов с тончайшей церковной интуицией, любовь к кропотливой архивной работе – с необычайной живостью характера, строгость и точность церковных и духовных оценок – с замечательным по артистичности даром рассказчика, тонким и веселым юмором. Был он скромным человеком, жил часто в бедности, отдавая все силы и время своему труду. Здесь его тоже постигли многие испытания и огорчения. Одним из них была утрата первой коллекции документов после его ареста. Выйдя на свободу, Михаил Ефимович стал собирать все заново, даже, будучи на фронте, он не прекращал заниматься собиранием церковных документов. Так первая редакция «Воспоминаний о Патриархе Тихоне» датируется апрелем 1945 года.
Кругозор и профессиональная «хватка» историка-исследователя проявились у Михаила Ефимовича Губонина, несмотря на полное отсутствие формального специального образования. Но еще в юности он многое почерпнул от Преосвященного Петра (Руднева), бывшего образованным, незаурядным гуманитарием. Именно архиепископ Петр в беседах со своим юным иподиаконом обозначил проблему «нехватки справочной литературы» по церковно-исторической тематике. Преосвященный Петр задавался вопросом: как в будущем работать историкам над их героической и трагической эпохой при отсутствии документов, биографических и статистических сведений, дневников и эпистолярия современников и т. п. Кто будет собирать все это, систематизировать и хранить до лучших времен?
Труды Михаила Ефимовича Губонина превзошли самые оптимистические ожидания его учителя-иерарха.
Но только с начала 1990-х годов появилась возможность публикации подготовленных для печати рукописей Михаила Ефимовича. В настоящее время ни один исследователь по истории Русской Православной Церкви XX века уже не может обойтись без его монументального труда «Акты Святейшего Патриарха Тихона», представляющего свод церковных документов первой половины XX века. Перед самой кончиной Михаил Ефимович успел закончить еще одну свою огромную работу – составил фундаментальную основу словаря архиереев и комментированных епархиальных списков архиереев от начала Русской Православной Церкви по 1970 год.
С особой любовью и трепетом Михаил Ефимович относился к памяти Святейшего Патриарха Тихона, в святости которого он никогда не сомневался. Он порой негодовал, когда умышленно замалчивалось значение мученического служения святого Патриарха в труднейший период истории Церкви и страны. Любовь эта помогла составить сборник воспоминаний о святом Патриархе Тихоне, в котором Михаил Ефимович стремился собрать все возможные сведения о каждом дне жизни святителя Тихона за все семь с половиной лет его патриаршего подвига. Комментарии и дополнения к этим воспоминаниям представляют собой более двухсот статей, написанных на высоком научном уровне, которые сами по себе могут являться обширной хрестоматией по истории Русской Православной Церкви.
Почти десять лет Михаил Ефимович Губонин был духовным сыном великого святого, исповедника и подвижника, святителя Афанасия (Сахарова), пребывавшего на покое епископа бывшего Ковровского. Сподвижник святителя Тихона, патриарха Московского, свидетель всей эпохи великих гонений, сам испытавший все унижения и страдания узника тюрем и концлагерей, составитель службы всем святым в Земле Российской просиявшим, епископ Афанасий (1887 — 1962) был духовником, наставником и старшим другом М.Е. Губонина.
В отдаленные подмосковные Петушки, где, пребывая на покое, подвизался святитель Афанасий, Михаил Ефимович приезжал регулярно, вплоть до самой кончины великого старца-епископа.
Михаил Ефимович Губонин не имел формального высшего образования, но был высокообразованным человеком с обширным творческим диапазоном и тонким эстетическим вкусом. Его знания были энциклопедичны. Он превосходно знал мировую литературу, его любимыми авторами были Гоголь и Грибоедов, Пушкин и Достоевский, Шиллер и Диккенс. «Горе от ума», «Ревизор», «Мертвые души» и «Записки писателя» цитировал обильно на память. Мог неожиданно, к случаю, вспомнить стихи Тютчева, Ахматовой или … Зинаиды Гиппиус. Он был тонким ценителем симфонической музыки Гайдна и Бетховена, опер Россини и Доницетти, классического русского романса. Не любил музыку Чайковского, которого воспринимал как «нытика» и пессимиста, в его романсах отмечал много некачественной литературной основы. Очень высоко ставил творчество А. П. Бородина, в особенности, его второй квартет. Бетховенские «Торжественная месса», Девятая симфония были любимейшими произведениями М.Е. Губонина. Высоко ценил Вторую симфонию Бетховена, считая ее недооцененной, и мотет Моцарта «Ave verum corpus», в музыке которого находил совершенно «православное» звучание. Любимейшей из певцов у него была Надежда Андреевна Обухова, в искусстве которой отмечал многое такое, что прошло мимо у критиков и почитателей. Он хорошо знал искусство великих артистов Художественного и Малого театров, в особенности, самого Станиславского, Москвина, Ливанова, Яншина. Удостоил своим посещением спектакль «Разбойники» Ф. Шиллера, когда в Москву приезжал знаменитый Мюнхенский театр. Эта пьеса отмечалась Михаилом Ефимовичем как профетическое произведение.
Его знания древнего русского искусства иконописи, а также классической живописи и ваяния от античности вплоть до Японии были столь основательны и совершенны, что доставили ему известность в среде самых выдающихся художников и искусствоведов его времени. В числе друзей М. Е. Губонина был знаменитый художник, классик отечественной живописи ХХ века Павел Дмитриевич Корин.
Как художник М.Е. Губонии имел самую высокую репутацию в кругу специалистов промышленной графики, ибо вынужден был именно в таком качестве трудится смолоду. Существует ряд его работ, хорошо известных большинству наших соотечественников. До сих пор сохранилась и встречается, несмотря на полную смену за полвека графического стиля, коробка шоколадных конфет «Садко». Это работа Михаила Ефимовича Губонина. До недавнего времени бытовали плитки шоколада «Спорт». На знаменитой фабрике «Красный Октябрь» Михаил Ефимович был одним из главных «дизайнеров» продукции. Но самая лучшая его работа, с которой он выиграл еще до войны «микояновский» конкурс, это знаменитая этикетка «Советского шампанского», которая пережила советскую эпоху и в несколько модернизированном виде дошла до наших дней.
Потомок славного крестьянского, затем купеческого рода России, М.Е. Губонин настолько совершенно владел французским языком, что к нему обращались за консультациями даже сотрудники дипломатических учреждений. Это неудивительно. По женской линии М.Е. Губонин был в родстве с Европой – его мать, Юлия Ивановна, была дочерью выходца из Швейцарии.
Много сердечного тепла Михаил Ефимович уделял своим ученикам, передавая им любовь к новым святым мученикам, завещая им свое огромное архивное и творческое наследие. Его учениками в значительной степени должно считать инициаторов основания Православного Свято-Тихоновского Богословского Института (ныне – Гуманитарного университета). В течение нескольких лет, до самой кончины Михаила Ефимовича Губонина, его скромную, маленькую квартиру в доме на Верхней Масловке посещали тогда молодые ученые Владимир Воробьев и Александр Щелкачев, сотрудник Музея древне-русского искусства имени Андрея Рублева Александр Салтыков и еще несколько более юных искателей знаний о Церкви. В беседах с радушным хозяином за чашкой неповторимого чая «по-губонински» эти молодые люди узнавали многое неизвестное им из событий церковной истории и из жизни Церкви в 1920- 1940 годы. Множество действующих лиц этих событий получали у М.Е. Губонина живую, образную и точную характеристику. Знания, приобретенные у великого историка, носили особый оттенок достоверности, ибо передавались они в исключительно яркой форме, с такой артистичностью, что была свойственна в прошлом только немногим корифеям исторической науки, таким, как Василий Осипович Ключевский.
Когда-то молодые люди сами уже давно стали наставниками молодых. Это — профессор-протоиерей, ректор Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета Владимир Воробьев, настоятель храма Святителя Николая в Кузнецах. Это – заведующий отделением церковных искусств СТПГУ, настоятель храма Воскресения Христова в Кадашах протоиерей Александр Салтыков. Это заведующий кафедрой новейшей истории Русской Церкви священник Александр Щелкачев. Есть еще и другие люди, кто числит себя в числе учеников М.Е.Губонина.
Господь чудесным образом отметил подвиг жизни Михаила Ефимовича: он скоропостижно скончался в день святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, 26 сентября (9 октября) 1971 года. Через 18 лет в этот день состоялось прославление Святейшего Патриарха Тихона, к памяти которого с особой любовью и трепетом Михаил Ефимович относился всю свою жизнь. Отпевание в просторном трапезном храме Новодевичьего монастыря происходило при невероятном для тех лет стечении людей самого разного облика и возраста. Отпевали Михаила Ефимовича архиепископ Питирим (Нечаев), председатель Издательского отдела Московской Патриархии, и протоиерей Алексий (Беляев), один из близких друзей покойного великого труженика. В памяти всех, кто имел счастье знать этого выдающего человека и общаться с ним, светлый образ Михаила Ефимовича Губонина сохранился навсегда.
