Пародия на житие

О повести Н.В. Гоголя «Шинель» …

«Все мы вышли из «Шинели» Гоголя».

Одни говорят, что эти слова сказаны Достоевским, другие, что - неким французским критиком по поводу Достоевского и приписаны ему по ошибке... Как бы там ни было, эти слова выражают явление, которое было, есть и будет в нашей жизни. Я имею в виду российскую художественную литературу.

Что хотел сказать этими словами Достоевский, если к тому же никогда их не говорил - я не знаю, но как мы, советские люди, вышли из «Шинели» Гоголя, объяснить легко. Мы вышли из «Шинели» Гоголя в том смысле, что согласно методикам преподавания предмета, носившего название «русская литература», любовь к маленькому человеку должна была занять главное место в умах советских школьников, а данная повесть Гоголя давала для воспитания в учащихся такой любви обильную пищу.

И «Шинель» Гоголя, и «Медный всадник» Пушкина, и «Бедные люди» Достоевского, и многие другие сочинения российских классиков советские методички по литературе учили рассматривать как произведения, дающие пример сострадательной любви к униженным и оскорблённым.

Давайте вспомним уроки литературы, выпускники советских школ прошлого века. Чей образ встаёт перед нашими мысленными очами при упоминании «Шинели» Гоголя? Всеми обижаемый Акакий Акакиевич. Какой герой из поэмы Пушкина «Медный всадник» рисуется в наших головах возле восседающего на коне главного её героя? Бедный Евгений. Всё верно, и Акакий, и Евгений не могут не вспомниться, потому что именно их учила нас любить наша строгая учительница - советская школа.

Её уроки нам надо бы вспоминать с благодарностью, но приходиться говорить о них по-лермонтовски «с насмешкой горькою обманутого сына». Почему? Ведь, кажется, правильно всё говорили и плохому не учили ни советская школа, ни «Моральный кодекс строителя коммунизма». Однако их уроки были неправильны, и о том, что они были неправильны, красноречиво свидетельствуют советский крах и разбитое корыто современной российской жизни. Хочется всё же разобраться, почему так вышло? Почему учили добру, а получили зло?

Причина происшедшего для верующих людей очевидна - человек сам по себе не может знать, что такое хорошо, и что такое плохо, если способность к такому знанию не будет дана ему свыше. Потому-то и стоит в Евангелии первой заповедью - любовь к Богу, что без любви к Создателю создание вообще ничего не может понять и сделать спасительного для себя и других. Без любви к Богу не может быть истинной любви к ближнему.  Без любви к Богу всякая любовь к человеку будет лживой, губительной и злой.

И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф.22:36-40).

Церковнославянский перевод последнего предложения выглядит иначе: в сию обою заповедию весь закон и пророцы висят. Не просто утверждаются, но именно висят, т.е. подвешены на двух этих заповедях весь закон (Пятикнижие Моисеево) и пророки (обличения и прообразы Пророческих книг). Церковнославянский перевод даёт нам наглядно представить, как свисают сверху вниз, словно гроздья, с Неба на землю две эти заповеди, и как к ним цепляются все другие людские узаконения и постановления.

Две лозы, два каната, двое перил лестницы, спущенной человечеству с Неба. Перила справа - основные - возлюби Бога, перила слева - вспомогательные - возлюби ближнего, как самого себя. Церковнославянский перевод и здесь оказывается точнее и глубже синодального перевода, поскольку не говорит: возлюби, ибо странно требовать любви и повелевать чувству, которое может возникнуть только в добровольном и непринуждённом порядке. Церковнославянский переводчик говорит: возлюбиши, что значит: хорошо было бы, если бы ты возлюбил. Не требование, но пожелание, не императив, но оптатив, как называют языковеды глагольную форму, которую мы видим в церковнославянском тексте.

Итак, вторая заповедь не только не может быть правильно выполнена, но легко извращается и перетолковывается по-своему без соблюдения первой заповеди. Любовь к ближнему без любви к Богу превращается в мучение ближнего. Вторая заповедь это, так сказать, десерт, который, будучи подан прежде полноценного обеда, т.е. прежде исполнения первой заповеди, вызовет лишь неутолённое чувство голода. И потому, чтобы уметь любить ближнего без вреда для него и для себя, нужно уметь любить Бога. Как сделать это последнее? Этому, как и всему другому в нашей жизни, нужно много учиться, и этого-то, главного (!) урока были лишены учащиеся советской школы.

Могут сказать: «А как же в дореволюционной России? Уж в ней-то отлично знали закон Божий и не могли не учить любви к Богу. Но что из той учёбы вышло? Братоубийственная война, миллионы погибших, беспощадное разорение деревни, превращение страны в тюрьму...»

Что тут отвечать? По плодам их узнаете их (Мф.7:16). Выходит, что и в дореволюционной школе не учили любви к Богу, а значит, правильной любви к ближнему, хотя имели в расписании уроков так называемый «закон Божий».

Серьёзное обвинение царской школе, не так ли?

Да-с, нешуточное, и чтобы хоть отчасти убедиться в его справедливости и увериться в несоблюдении образованным российским обществом главной заповеди Закона Божьего: возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею, мы обращаемся к литературе.

Революция в России вышла из литературы. Неужели это не очевидно? Революция в России вышла из её художественной литературы, которая, не умея любить Бога, вознамерилась возлюбить всё человечество.

Кого в российском обществе называли выразителями народных чаяний? Страдальцами за народное счастье? Властителями народных дум? Нет, не тех незатейливых дум, как хлебушек будем сеять, да как он взойдёт, да какой урожай подаст Бог, да как к зиме приготовиться, а тех великих дум, которыми российские писатели хотели облагодетельствовать всех жителей земли.

Двадцать лет прошло, как исчезло общество, построенное советскими людьми на основе взаимопонимания и дружбы народов. Двадцать лет мы живём без СССР и его могучей власти. И что же? Неужели до сих пор неочевидно, кто эту власть затевал и строил? Неужели крестьяне, составлявшие 85 % населения Российской империи, стали бы против самих себя воевать? Стали бы самих себя уничтожать? Раскулачивать? Переселять? Ссылать в лагеря и тюрьмы?

Напротив, крестьяне (а лучше сказать, христиане, поскольку имя Христос лежит в корне того и другого слова) как раз таки защищали себя от тех 15 % некрестьянского населения России, которое начитавшись сперва романов, потом прокламаций РСДРП, постановлений ВКП (б) и КПСС, занялось революционным переустройством России, и стало претворять в жизнь свою любовь к человечеству, как она понималась ими не по Евангелию, о котором им было или противно, или ненавистно слышать, но согласно учениям доморощенных и иностранных сочинителей.

Победителями тогда оказались они. Бог попустил стать победителями не крестьянам, но тем 15 % населения страны, которое жило за счёт крестьян. Для чего? Мне кажется, для того, чтобы дать понять последним, как был слаб в называющих себя христианами Дух от Бога, и как был силен в них дух мира сего (1Кор.2:12). Мне кажется, что только духовными причинами можно объяснить то, что большинство было побеждено меньшинством при почти шестикратном перевесе сил.

Впрочем, перейдём к делу. Направленность этой статьи теперь понятна читателю, и если он до сих не отбросил её как хулу, возводимую на великую святыню российского народа - художественную литературу, то только потому, что хотел бы услышать подтверждение слов о том, как СССР вышел из «Шинели» Гоголя.

II

Что ж, перейдём к подтверждениям. Для начала я бы советовал прочитать небольшую статью Дарьи Менделеевой «Несколько слов о «маленьком человеке» и «мёртвых душах», опубликованную на: http://lit.1september.ru/article.php?ID=200403504. Имея эту статью перед глазами, мне будет легче высказывать свои соображения, а читателю их воспринимать.

«Итак, все хорошо помнят помещённую почти в самом начале повести комическую сцену, предшествующую крестинам будущего титулярного советника. Перебирая, казалось бы, самые невероятные имена, какие только можно найти в православных святцах, автор пытается доказать читателю, что «наречение ребёнка случилось совершенно по необходимости» и «другого имени дать было никак невозможно»» (Д.М.).

Если кто из читателей всё же не помнит хорошо, а то и вовсе забыл эту сцену, то пусть он облегчённо вздохнёт - слава Богу, поскольку эта сцена есть затянувшееся глумление над именами святых людей. Журнал «Безбожник», издававшийся в Советском Союзе, охотно напечатал бы (а может, действительно, печатал) эту сцену на первых своих страницах.

Или я чего-то не понимаю? Или мне нужно доискиваться каких-то сокровенных смыслов в этой откровенной насмешке? С первых же строк своей повести автор начинает смеяться над святыми для меня вещами, а я должен не только поддерживать этот смех, но усердно думать, зачем это делает гениальный Гоголь? Что великое он хочет этим сказать?

Однажды, когда я ещё только воцерковлялся, меня спросили в храме: «Как ваше святое имя»? Я удивился, что моё имя назвали святым, а потом, поразмыслив, согласился, что собранные в православных святцах имена освящены, т.е. избраны из всех существующих на свете людских имён. Чем же они освящены? Исповеданием Иисуса Христа Сыном Божиим.

Названные в святцах люди, освятили себя и свои имена богоугодной жизнью. Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк.10:20) - сказал Господь. Но вот является Гоголь, и уже не радость, но неудержимое веселье разливается по России, когда тот, листая святцы, находит в них неблагозвучные имена.

Действительно, имена Трифилий, Дула, Варахасий звучат непривычно. Ну и что? Давайте над ними смеяться? Мне кажется, что очень немногие имена, пришедшие с православием в языческую Русь, были понятны и приятны славянам, но, крестясь, они их принимали. И принимая, знали, что эти имена - особые. Даже если какое-то из них не нравилось или вызывало невольную улыбку, всё равно принимали это имя как крест, как послушание и несли его всю свою жизнь. И благодаря такому их отношению к святым именам, мы сейчас считаем русскими именами имена греческого и еврейского происхождения: Николай, Анна, Василий, Иван, Мария, Дмитрий...

Возьмём, к примеру, имя Соломония. Мне оно нравится. Но когда я произнёс его, перечисляя святых жён-мироносиц, в беседе со старшеклассниками, некоторые из них зафыркали, особенно девицы: фу, солома какая-то... И понять их можно: имя звучит непривычно. Зато когда оно было распространено, тогда звучало восхитительно, особенно в соседстве с такой фамилией: Соломония Сабурова.

Что уж говорить о смешливых девушках, если взрослые люди (один из них автор этой статьи за четыре года до рукоположения), читая в субботу сырную на монастырском клиросе канон всем преподобным отцам, в котором перечисляются редкостные и диковинные имена преподобных, не смогли удержаться от смеха и до такой степени распалились неуместным весельем, что отцу иеромонаху пришлось брать кропило и святой водой успокаивать чтецов. Потом он сказал: «Ну, братия, не смог бес над преподобными посмеяться, так через вас это сделал». Верно сказал. Не смог рогатый над святыми Трифилием, Дулой, Варахасием, Моккием, Соссием, Хоздазатом, Варадатом, Варухом, Трифилием, Павсикахием, Вахтисием посмеяться, так через Гоголя это сделал. Через гениальное перо Гоголя вся Россия потешалась над названными святыми и до сих пор потешается, читая повесть «Шинель».

Однако продолжим чтение статьи Менделеевой. «Никто не скажет теперь, зачем лукавому повествователю было напускать в эту сцену такое количество романтического тумана...».

Отчего же никто не скажет? Я скажу. Затем и понадобилось Гоголю, мягко говоря, нечестно, т.е. без всякой связи с истинными святцами, листать их, чтобы вызвать у читателя как можно больше смеху. Ну, а мы рады посмеяться. Только, действительно, над кем смеёмся? Над своим христианством...

Давайте смеяться дальше. Выбрав имя Акакий по причине неблагозвучия, Гоголь присоединяет к нему такое же отчество, чтобы вдвойне смешнее было - Акакий Акакиевич.

«Нет, не так, - поправляют нас гоголеведы,- здесь не смех в квадрате, здесь незлобие в квадрате, поскольку имя Акакий в переводе с греческого означает «незлобие».

Хорошенькое, однако же, незлобие, срывающее с прохожих шубы и наводящее страх на весь Петербург. Впрочем, о посмертных похождениях «незлобивого» Акакия Акакиевича мы ещё, даст Бог, поговорим, а пока мы говорим о его имени. Почему Гоголь так назвал своего персонажа?

Догадками делится Менделеева: «Называя своего героя в честь святого Акакия Мелитинского, Гоголь в то же время выстраивает рассказ о его жизни, ориентируясь на жизнеописание ещё одного святого с тем же именем - преподобного Акакия Синайского, содержащееся в знаменитом трактате Иоанна Лествичника».

Прежде чем обратиться к связи Акакия Башмачкина с Акакием Синайским, поговорим о его связи со святителем Акакием Мелитинским. Менделеева пишет: «В то же время хотя бы отчасти закономерно появление в тексте именно имени «Акакий» - согласно «случайно» допущенной здесь авторской оговорке, будущий титулярный советник появился на свет «в ночь на 23 марта», тогда как на восьмой день после этой даты (по исключённому счёту) - 31 марта ст. ст. - Церковь празднует память святого исповедника Акакия Мелитинского. Таким образом, при всех странностях и несообразностях, сопровождавших это событие, имя героя гоголевской повести было выбрано в полном соответствии с православными традициями».

Странное дело, но я почему-то не нашёл в Православном церковном календаре имени святого Акакия Мелитинского в 31-й день марта. Его память празднуется Церковью 17 апреля и 5 сентября ст.ст., но не 31 марта. Что же выходит? Выходит, что другими святцами пользовалась Менделеева, пытаясь обосновывать наименование Акакием персонажа, который был рождён Гоголем «против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта».

Дорогой читатель, не удивляйтесь возникшей путанице со святцами. Дело в том, что мы открыли текст Гоголя, а чтобы читать его тексты «в полном соответствии с православными традициями», нужно, как только встречается там слово «ч...» (а встречается оно там довольно часто), перекреститься, и неопустительно молиться, иначе какая-нибудь нечисть заскочит в неограждённый молитвой ум и устроит там неразбериху, которая уже началась у нас вокруг даты почитания святителя Акакия.

О какой закономерности говорит Менделеева, опираясь на 31-е марта? Крестить младенцев в нашу благочестивую старину было принято в 8-й день после рождения, потому что по закону Моисееву в этот день совершалось обрезание. И вопрос с выбором имени в те времена не стоял: память какого святого праздновалась в этот день церковью, именем того святого и называли младенца. А как же желание родителей? Их особо не спрашивали. И родители не возмущались? Нисколько, потому что знали: за послушание и благодать.

А вы что думаете, читатель? Что благодать сама по себе с неба льётся? Нет, она даётся за послушание. Обратимся к 4-е Слову «Лествицы», которое называется «О послушании»:

8. Отцы псалмопение называют оружием, молитву - стеною, непорочные слёзы - умывальницею, а блаженное послушание назвали исповедничеством, без которого никто из страстных не узрит Господа.

20. /.../ Там видел я мужей, пребывавших в послушании лет по пятидесяти, которых я просил сказать мне, какое утешение получили они от такого труда. Одни из них говорили, что низошли в бездну смиренномудрия, которым навек всякую брань отразили, а другие сказывали, что достигли совершенного неощущения и безболезненности в укоризнах и досадах.

123. Пользу послушания возвестят тебе те, которые отпали от него, ибо они тогда только узнали, на каком стояли небе».

Из этих слов Лествицы можно понять, какой благодати сподобляются верующие за труд послушания. Из этих слов Лествицы можно также понять, как хранимым в древности порядком наречения имён по святцам наши благочестивые предки уже от купели воспринимали сугубую благодать - Крещения и послушания. Ибо что значит быть названным христианским именем по послушанию, как не исповедовать Христа Богом? И что значит нести имя за послушание, как не снизойти в бездну смиренномудрия, «которым навек всякая брань отражается»? Из этих слов Лествицы можно также понять и то, что благодати за послушание Церкви лишены все те, кто назван по желанию родителей или по ещё каким-либо причинам, но не по церковным святцам.

Менделеева говорит о каком-то «исключённом счёте». Что это такое, я не знаю, и предполагать, что означает этот счёт, не хочу. Как не хочу предполагать и то, что кощунственно листающий святцы писатель вдруг восхотел назвать своего новорождённого персонажа «в полном соответствии с православными традициями». В полном соответствии с этими традициями Гоголя полагалось бы высечь за кощунство, и не столько ради удовлетворения оскорблённых чувств верующих, которые знают, что Бог поругаем не бывает: что посеет человек, то и пожнет (Гал.6:7), сколько для его же душевной пользы.

Что вы говорите, читатель? Что российский народ не дал бы выпороть своего гения? Что он бы шумел и возмущался, как недавно он шумел в защиту своих танцовщиц на солее Храма Христа Спасителя? Ну и пусть бы российский народ шумел, а русский народ с одобрением бы отнёсся к такому душеспасительному делу, как публичная порка за публичную хулу на народные святыни.

Если всё же строить догадки о причинах упоминаемых Гоголем дат, то копать так глубоко, как это делает Дарья Менделеева, мне кажется, не стоит, поскольку эти причины лежат на поверхности. Число 23 марта ст.ст. вам ни о чём не говорит, читатель? Всё верно, 25 марта по юлианскому календарю православная Церковь празднует Благовещение. Но написать, что Акакий Акакиевич родился против ночи на 25 марта, Гоголь не рискнул. Это всё равно что в приснопамятные сталинские времена написать в фельетоне, что его главный герой родился в ночь на 7-ое ноября... Нет, это страшно. А вот написать: в ночь на 5-ое ноября - не так страшно: можно легко отговориться, если вдруг спросят, зачем указана эта дата. Поэтому добавим упоминание о слабой памяти и напишем: «Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта». Это уже не страшно, но нервишки щекочет, впрочем, приятно щекочет, ну, а кто захочет догадаться, зачем написана эта дата, тот всегда догадается.

III

Прежде ответа на вопрос, кто и о чём должен догадаться, смотря на указанную Гоголем дату рождения Акакия Башмачкина, сделаем небольшое отступление в философию, в главный её вопрос, который звучит так: что первично - бытие или сознание? Сознание ли определяет бытие или бытие сознание?

Зачем нам это нужно? Дело в том, что от решения этого вопроса зависит ответ на другой вопрос: что над чем главенствует? Жизнь над литературой или литература над жизнью?

Наученные советской школой думать материалистически считают, что бытие определяет сознание, и что литература это отражение жизни. «Толстой - зеркало русской революции». Такое определение великому теоретику разрушения дал великий практик разрушения.

Однако, если смотреть на жизнь церковными глазами и учиться думать идеалистически, то нужно сказать, что сознание определяет бытие, и что творчество Толстого это не зеркало, но причина революции.

Где бы вы думали, читатель, прозвучала первая марксистская речь? В раю. В том святом месте, где всё есть, где не нужно ничего строить для счастливой жизни человека, поскольку всё лучшее, что он может иметь, он получил от Бога, вот там-то и обвинило творение своего Творца. Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел (Быт.3:12). Жена, а вместе с ней и Ты, Давший её мне, во всём виноваты, а я здесь не причём.

«О немощь моя! - восклицал Григорий Богослов, вспоминая это событие человеческой истории, - ибо немощь прародителя есть и моя собственная. (Стало быть, и наша немощь тоже. - Г.С.). Человек забыл данную ему заповедь и побеждён горьким вкушением: тогда через грех делается он изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога; облекается в кожаные ризы (может быть, в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть), в первый раз познаёт собственный стыд и укрывается от Бога. Впрочем, и здесь приобретает нечто, именно смерть в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным. Таким образом самое наказание делается человеколюбием. Ибо так, в чём я уверен, наказывает Бог». (Святитель Григорий Богослов. Слово 38, на Богоявление, или на Рождество Спасителя).

Думать, что бытие определяет сознание - не просто глупо, но богохульно. Думать так, это значит обвинять Бога в испытаниях, которые Он посылает человеку для спасения в вечности. Это значит ругать Подателя жизни за жизнь, если она вдруг по каким-то причинам перестаёт нравиться твари. Что же заслуживает тварь за материалистические мысли? Если первой революционной речью были вышеприведённые слова Адама, то первой революцией в истории человечества было изгнание прародителей из рая.

Всякая революция есть духовное отпадение людей от Бога, но говорить, что люди сами её совершают - много чести для них. Конечно, они готовят её своими греховными мыслями, словами, делами, но когда совершится отпадение - решает Бог. Только после Его слов: уйди с Моих глаз - совершается революция. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни (Быт.3:24).

Как, читатель? Разобрались немного с бытием и сознанием? Уяснили, что ставить бытие на первое место, а сознание на второе, подчиняя его бытию - не просто верх глупости, но верх нечестия и неблагодарности Богу? Апостол Павел блестяще решает этот вопрос, говоря: Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа. /.../ Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же - от Бога (1Кор.11:8-12).

Предлагаю заменить в стихах Апостола слово «муж» словом «сознание», а слово «жена» словом «бытие», и прочитать их заново. Итак, ибо не сознание от бытия, но бытие от сознания; и не сознание создано для бытия, но бытие для сознания. /.../ Впрочем ни сознание без бытия, ни бытие без сознания, в Господе. Ибо как бытие от сознания, так и сознание через бытие; все же - от Бога. Отлично сказал Апостол и всё расставил по своим местам.

Где в цитате стоит пробел, там опущено предложение, говорящее о «знаке власти» на женской голове. Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для Ангелов (1Кор.11:10). Рекомендую всем боголюбивым читателям со вниманием прочитать толкование святителя Иоанна Златоуста на этот стих.

Вернёмся к литературе. Отражает ли она жизнь? Очень сомневаюсь, что российская литература, равно как и российское телевидение, отражает жизнь. Отразить жизнь они не могут уже потому, что жизнь - необъятна. Что же тогда отражает литература? Какую-то крохотную часть, которую выхватило сознание писателя из неохватного многообразия жизни. Поэтому лучше сказать, что литература отражает не мир, но сознание писателя. Вернее, материальный мир для того только и нужен писателю, чтобы с его помощью выразить духовный мир, который он носит в своей душе.

Бог - Поэт, и писатель - поэт. И как мир есть отражение Сознания Поэта, так литература есть отражение сознания поэта, а жизнь в произведениях последнего присутствует лишь постольку, поскольку без неё, как без рук, поэт остаётся без средств выражения своего духовного мира. Поэтому литература не отражает, но направляет жизнь, можно даже сказать, что она даёт жизнь жизни, предлагая ей духовную пищу и питие.

Скажется ли на временной и вечной жизни человека его литературный выбор? Самым решительным образом. Если некто будет каждый день читать произведения Гоголя, что с ним будет? Я думаю, что разделяющий с Гоголем его духовный мир через его прозу, окажется после смерти в духовном мире писателя Гоголя. А ежедневно разделяющий с пророком Давидом его духовный мир через Псалтирь окажется в духовном мире пророка Давида.

Решая вопрос о соотношении сознания и бытия идеалистически, мы, чтобы быть последовательными, должны взаимосвязь литературы и жизни рассматривать в том же ключе, а именно: литература прежде, а жизнь за ней. Верующие люди не могут не быть идеалистами, поскольку ставят земные дела в зависимость от молитвы, т.е. полагают, что слово начальствует над жизнью. Выражение же «верующий материалист» можно назвать по-гречески оксюмороном, буквально остро-тупой.

Как молитва есть слово к Богу, так литература есть слово в духовный мир. К какому же духовному миру обращено предложение: «Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта»? Если хотите, поставим вопрос в привычном для нас виде: из какого духовного мира пришло Гоголю (или взято Гоголем) это предложение? Хотите, назовём этот мир идейным, поскольку материалисты не признают духов. Итак, из какого идейного мира взято Гоголем это предложение?

Напоминает ли оно православным о Благовещении? Напоминает. Можно ли поэтому сказать, что рождение А.А. это своего рода благовещение? Можно. Что же выходит? Выходит, что с православной точки зрения духовный мир писателя Гоголя - пародийный, если он ставит рядом с вестью о грядущем в мир Спасителе весть о рождении Акакия Акакиевича.

Вас не устраивает моя трактовка, читатель? Вы, наверное, хотите сказать, что Гоголь вовсе не это имел в виду, когда писал своё предложение, и что он вообще ничего не имел в виду, просто так, от потолка поставил эту дату в своём тексте? Ну, тогда признайте, что у вашего гения сквозняк в голове. Тогда непонятно, зачем вы ему внимаете? Или скажите, что Гоголь не знает, что пишет, или будьте уверены, что каждое его слово десятки раз обдуманно, выверено, очищено седмерицею (Пс.11:7). Но в таком случае вы не можете не согласиться со мной: духовный мир Гоголя - пародийный.

Другой вопрос возникает. Почему нельзя было автору этой статьи сразу сказать, что Гоголь - пародист? Такой оценки творчества Гоголя никто бы и оспаривать не стал, разве только уточнили бы, что смех у Гоголя особый - сквозь невидимые миру слёзы. Это не смех мелких пародистов Райкина или Жванецкого, это смех великого Гоголя. Итак, зачем нужно было выше о бытии и сознании говорить, если и без того понятно, что Гоголь - пародист?

Дело здесь вот в чём. Если рассуждать материалистически (литература отражает жизнь), то можно сказать, что писатель Гоголь отразил увиденное и услышанное в ней. Но если рассуждать идеалистически (литература направляет жизнь), то нужно признать, что через «Шинель» Гоголя пародийный дух был впущен в ту часть российского общества, которая с увлечением прочитала повесть.

Вот и подошли мы, читатель, к ответу на вопрос, кому и о чём был дан знак предложением «Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта». Это предложение стало отмашкой для всех артистов пародийного жанра: шире и смелей начинайте свою самодеятельность.

IV

Слово «пародия» в буквальном переводе с греческого означает «песня наоборот». Первым и главным пародистом в мире является диавол. Будучи создан Богом самым светлым и приближённым к Нему духом, он возжелал занять место Бога. Это желание само по себе было пародией, происшедшее же из этого желания падение стало пропетой вслух всей твари песней наоборот, т.е. песней не Богу (Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его! (Ис.6:3)), но самому себе. Песня, полёт, счастье, всё - наоборот.

В каком смысле полёт диавола стал обратным? Он полетел вниз, словно вверх, в бездну, словно ввысь. А в каком смысле счастье его стало обратным? Слово «счастье» происходит от слова «со-частие», то есть совместная с кем-либо часть называется счастьем. Дьявольское же счастье стало единоличным, ни с кем не разделяемым без-частьем.

Зачем нужны эти замечания при чтении повести «Шинель»? Затем, что мы настолько приучены советской школой к мысли о незлобии А.А., что открыто сказать, что оно было дьявольским, значило бы решительно перевернуть все наши представления об этом персонаже. Поэтому скажем для начала, что незлобие А.А. было пародийным.

В каком же смысле незлобие Акакия Акакиевича было незлобием наоборот? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно опять читать Гоголя, а мне этого не хочется делать. Мне не хочется открывать тексты Гоголя, потому что, читая их, я начинаю чтить кого угодно, только не Бога и не Его святых угодников. А кого же?

Вы не задумывались, читатель, почему церковь, величая святого, поёт: «чтим (в некоторых богослужебных книгах можно встретить вариант: чтем) святую память твою...»? Зачем нас призывают чтить память святого, а не его самого? Зачем чтить память, когда нужно чтить непосредственно человека? Объясняется всё просто. Чтить память святого значит, буквально, читать его память, т.е. читать составленную в его честь службу и житие.

Но кого мы чтим, когда читаем художественную литературу? Чью память почитаем, открывая «Шинель»? Мы чтим выдуманного Акакия Акакиевича, которого никогда и нигде не существовало кроме как в голове писателя Гоголя. Скажите, зачем это нужно разумным людям? Зачем нужно читать пустые фантазии христианам, которые могут открыть Житие не выдуманного, но живого преподобного Акакия (день памяти 29.11/12.12), и, читая его, попросить святого помолиться Богу о чтущих, т.е. буквально читающих его память?

Кого мы чтим, читая повесть «Шинель»? Великого художника слова? Образы, призраки, звуки? Да, конечно, и Гоголя, и его фантомы тоже, но более всех нами почитается дух, который внушил Гоголю (буквально: вн-ушил, вложил в уши) эти фантазии. Этот лукавый дух, «помрачение помыслов и мятеж мысли наводяй», как о нём говорится в молитве на освящении воды, называет зло добром, смешивает свет и тьму, наряжает порок в праведность, сбивает со здравого смысла и путает всё в головах чтущих его. Впрочем, если надо приступать к тексту Гоголя, значит, перекрестясь, приступим.

Незлобие призрачного Акакия на самом деле не является таковым, если поставить его рядом с незлобием преподобного Акакия. Хотя их внешнее положение одинаково, они молча терпят обиды и унижения, один от старца, другой от всех, но внутреннее их устроение - различно.

Душевное состояние призрака Акакия нам открывает его ответ, который он давал своим обидчикам. «...когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» В этом ответе уже слышится упрёк. Разве незлобие так отвечает? Это не беззлобие, это бессилие дать сдачи.

Могли бы мы услышать такие слова от преподобного Акакия? «Оставь меня, старче, зачем ты меня обижаешь?» Нет, преподобный этого сказать не мог, потому что знал, ради чего он терпел не только толкания под руку и посыпания на голову бумажек, но «иногда синее пятно под глазом, иногда уязвленную шею или голову». Святой знал, что терпит всё ради «пользы», о которой ему говорил Иоанн Савваит: «Хорошо, хорошо, потерпи и получишь пользу», и о которой сказал Господь: мзда ваша многа на Небесех (Мф.11:12).

Вообще говоря, преподобный послушник для того только и пребывал со старцем, чтобы этой мзды сподобиться. Если бы он сказал старцу: оставь меня, или же сам его оставил, то лишился бы всякой пользы. Поэтому слова призрачного Акакия непредставимы в устах преподобного Акакия.

А ради чего терпит Незлобий Незлобиевич?  Его слова «оставьте меня» приводят мне на память рассказ из «Душеполезных поучений» аввы Дорофея. Авва пишет: «В общежитии, прежде моего удаления оттуда, был один брат, которого я никогда не видал смутившимся или скорбящим, или разгневанным на кого-либо, тогда как я замечал, что многие из братии часто досаждали ему и оскорбляли его. А этот юноша так переносил оскорбления от каждого из них, как будто никто вовсе не смущал его. Я же всегда удивлялся чрезвычайному незлобию его и желал узнать, как он приобрёл сию добродетель. Однажды отвёл я его в сторону и, поклонившись ему, просил его сказать мне, какой помысл он всегда имеет в сердце своём, что, подвергаясь оскорблениям или перенося от кого-либо обиду, он показывает такое долготерпение. Он отвечал мне презрительно без всякого смущения: «Мне ли обращать внимание на их недостатки, или принимать от них обиды как от людей? Это лающие псы». Услышав это, я преклонил голову и сказал себе: нашёл путь брат сей, и, перекрестясь, удалился от него, моля Бога, чтобы Он покрыл меня и его». (Поучение седьмое. О том, чтобы укорять себя, а не ближнего).

Этот рассказ аввы Дорофея научает нас смотреть не на внешнюю сторону дел, какими бы добрыми они ни были, но различать носимый в сердце помысл при совершении этих дел. О помыслах куклы с именем Акакий Акакиевич что мы можем знать? Только то, что нашёл нужным сказать кукольник. Поэтому, простите меня, читатель, если я, прилагая пример «незлобия» из Поучений аввы Дорофея к Акакию Акакиевичу, подумал (да и вас заставил думать) о Башмачкине то, чего за ним, быть может, никогда не водилось - глубочайшее презрение к людям. Даже в отношении к кукле не хочется быть повинным в наговоре...

Однако, ставя рядом Акакия Башмачкина и Акакия Синайского, что мы видим? У меня лично по прочтении Жития, если и возникло чувство жалости к преподобному, то самое краткое. Гораздо более, чем жалеть святого, хочется восхищаться им. Хочется самому начать столь же терпеливо сносить обиды и никого не осуждать. А какой отклик в душе вызывает незлобие сочинённого Акакия? Хочется пожалеть бедного чиновника, но подражать ему - ни за что. Так ведь, читатель? Или я опять что-то лишнее говорю? Скажите, какое чувство возникает у вас по прочтении повести «Шинель»? Чувство жалости и возмущения за творимую над Акакием Акакиевичем несправедливость, не так ли? А подражать ему в незлобии вам захотелось? Мне лично нет. Так чему нас учит эта повесть?

Кстати, о возмущении. Вызывает ли Житие Акакия Синайского это чувство? Нет, потому что ему не откуда взяться. Потому что мы знаем, что преподобный Акакий спасался через обиды и побои. Можно ли негодовать на обидчика, если послушник спасён через него? Не было бы унижения, не было бы и спасения. Возмущаться в Житии нечем. Более того, другой Синайский святой, преподобный Аввакир даже благодарил монастырских отцов, причинявших ему обиды, когда был при смерти. «Благода