Игорь ЕВСИН. Рассказ о юродивом Николае Коршуновском

В начале марта Пётр Гаврилыч Любимов услышал у себя на дворе страшный рёв кровы. Выбежав, он увидел леденящую душу картину. Огромный чан для замачивания шкур был сильно смещён со своего места. На земле с придавленными им ногами валялась корова, а в самом чане лежала мёртвая лошадь.

– И всё-таки он взлетел! – вскричал поражённый увиденным Пётр, – И ноги бурёнке придавил и лошадь в него уложилась! Рассудку вопреки, наперекор стихиям! Это ж колдовство какое-то….

Домочадцы так же не понимали как это могло произойти. Чан, конечно же, можно поднять. Если за дело возьмутся пять-шесть здоровенных мужиков. Но дом охраняют собаки, которые в случае чего на всю Коршуновку подняли бы  шум. А главное кому и зачем это понадобилось? И откуда в чане мёртвая лошадь? Может и впрямь колдовство?

Уединившись в своей комнате Любимов стал лихорадочно размышлять: «Конечно же, это дело рук чародея. А ведь юродивый Никола предупреждал. Выходит я и впрямь глупей его. И денежки, мои николаевские ассигнации могут пропасть! Нет уж, дудки! Завтра же обменяю их на золотые червонцы».

А тем временем шум на дворе не утихал, а стал ещё более громким. Пётр выглянул в окно и увидел бродячего татарина Махмета, который занимался снятием порчи, сглаза и заговаривал от болезней и всяческих бед. Домочадцы, размахивая руками что-то горячо рассказывали ему. Вероятно о случившемся.

Пётр позвал татарина к себе в дом, угостил чаем и спросил:

– Махмет, ты уже всё знаешь, скажи, что мне дальше делать?

– Тебе, Петя-сам, ничё не надо, – сказал татарин. – Мне надо. Три дня добрых духов просить надо. Чтоб хуже у тебя не стало. Злые духи с этим чаном и не то вытворить могут.

– Добрых духов, говоришь? – спросил настороженно Любимов – Это по-нашему значит ангелов?

– Конечно аггелов! Аггелов, Петя, аггелов.

Пётр Гаврилыч успокоился и махнул рукой:

– Ну, если так, валяй. Умоляй добрых ангелов о помощи.

– Усмолю, усмолю Петя.

Три дня усмолял Махмет своих аггелов, потом пришёл к Любимову и сказав, что он своё дело сделал, стал просить двадцать пять рублей за работу.

«А я ведь почти всё на золотые рубли обменял», – подумал Пётр Гаврилыч.

– Знаешь, что, – сказал он татарину, – За три дня тебе и десятки хватит. Некоторые и за месяц её не зарабатывают.

– Эх, Петя-Петя. Ты был мне друг, а стал недруг, – прошипел по-змеиному татарин. Однако ж десятку взял и что-то бормоча ушёл.

Вскоре в дом к Любимову заглянул юродивый Никола.

– Фу, фу, как серным, смоляным дымом пахнет. Не Махмет ли насмолял?

– Не насмолял, а усмолял, тьфу, то есть умолял, – смутившись сказал Пётр.

– Гаврилыч, да ты в своём ли уме? – затопал деревянными колодками и загремел железными цепями Никола. Звук получился такой, словно несколько мужиков разом стали гвозди в гроб заколачивать. – Сидеть тебе после этого сиднем и жужжать по-пчелиному.

– За что? – сильно испугавшись, спросил Любимов?

– За то, что вместо священника к татарину-чародею обратился! За то, что спастись хотел не Божьей благодатью, а расположением духов лестчих! Теперь тебя, даже я не вымолю. Только сам, только сам…

Никола вдруг нагнулся, снял колодки и быстренько убежал. От такого невиданного дела Пётр Гаврилович обомлел и долго стоял истуканом.

А юродивый тем временем, как всегда в колодках, шёл по Коршуновке, весь в слезах. Он всхлипывал, словно мокрый осенний ветер, и выл:

– Свыыобода! Свыыобода!

Никто не понимал, к чему Никола это кричит, но все жалели, что он так плачет, и утешали его.

Вдруг откуда ни возьмись, в слободе появился всадник. Это был хмельной, расхристанный казачишка Еремей. В Коршуновке его многие знали. Он гарцевал на своём скакуне и зычно кричал:

– Свобода! Царь сошёл с престола! Свобода!

Коршуновка вмиг стала похожа на растревоженный улей. На базарной площади собрали сходку, на которой выступал казачишка Еремей, ставший важной птицей –   уполномоченным от какого-то Совета народных казаков. Он с упоением говорил о наступлении новой жизни в России.

– Заживем! Таперича! Свободно! – надрываясь, хрипло, отрывисто каркала эта птица, – Без царя, без помещиков, без попов!

– А в голове царь будет? – спросил казачишку Еремея Никола колодочник.

– Нигде не будет!  

– Вот хорошо-то. – Обрадовался юродивый, – Раньше я дурак один был, без царя в голове, а теперь все дураками станут!

– Какая ж ты темнота, я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму.

– Так и я про Еремея!

По толпе, словно горох по полу, рассыпался хохоток, а колодочник повернулся и, звеня цепями, пошёл прочь. За ним поплелась добрая треть людей, собравшихся на сходку. Вперёд они пропустили Ивана Казина. Он, сняв картуз и комкая его в руках, подошел к юродивому и попросил зайти к нему в дом.

– Христиане, значится, от тебя отец Николай знать желают…. Тово…. Что дальше за жизнь у нас будет?

Юродивый молча кивнул понурой головой и направил свои колодки к дому Казина.

Прибыли к нему, молча расселись в горнице по лавкам.

Взгляд юродивого был нездешний, он словно проникал сквозь толстые стены избы, сквозь коршуновские дома, сквозь всю замеревшую в неведении завтрашнего дня Россию. Но вдруг он слегка топнул колодками. Деревянный стук вывел собравшихся из оцепенения.

– Чему бывать, того не миновать! – бодро заговорил Николай – Пить будем, гулять будем, а смерть придёт, помирать будем. – Юродивый подмигнул жене Казина Анне и ущипнул её. Она застыдилась.

Иван возмутился:

– Ты чего колодник наглеешь?!

– Как чего? Свобода! И от помещиков, и от попов, и от стыда! Потому и пить будем и гулять будем и с разными бабами спать будем. Но это потом. А сначала взойдёт солнце красное, кровавое от нашей христианской кровушки и слёз прольётся немерено. В каждом доме горе будет.

– Но как же нам без царя жить-то?

– А так, – юродивый достал из кармана красный лоскуток и  приладил к своей скуфейке. – Мы все, как казачишка Ерёма важными птицами станем, потому как власть сами можем выбирать. И эта власть сто лет будет советоваться, что нам посоветовать, чтобы мы хорошо жили в стране советов. И чтобы люди были верующие. И безбожники и набожные  – все должны будут верить.

– Это как же так?

– А так. Одни будут верить, что Бог есть, ну а другие будут верить, что его нет. За веру в Бога – кнут, за веру в то, что Его нет  – пряник. Священников поубивают, храмы закроют. А без них чего мужикам делать?

Юродивый вдруг встал и, приподнимая колодки, словно приплясывая, пропел:

И пить будут

И гулять будут,

А смерть придет  –

Помирать будут.

А смерть придет,

В храме не застанет,

А застанет в кабаке,

со стаканчиком в руке!

Когда колодочник пропел свою частушку, в сенцах раздался надрывный бабий плач. Это пришла Клава Любимова, жена Петра Гаврилыча.

Когда она вошла в горницу, все сразу поняли  – случилось что-то ужасное. Губы у Клавы позеленели и дрожали, как осиновые листья. Красные глаза, то пылали, то, увлажняясь слезами, затухали.

– Никола… Отец Николай… Батюшка… Гаврилыча то моего… Кондрашка хватила! Сложил крестообразно руки и сидит не двигаясь. Говорить ничего не может. Только жужжит иногда как пчела…

– Крестообразно говоришь, руки сложил? – задумчиво промолвил юродивый. – Это хорошо. Молится, значит. Послушал меня, старого дурака. Ну, что ж, слава Богу за всё! Три года в страданиях и постоянной молитве сиднем просидит, а потом умрёт и в Небесную обитель попадёт. Простит его Милосердный. И всю нашу матушку-Россию за её страдания, за кровь и слёзы, за молитвы праведников, простит Милосердный Господь.

Так видится, так слышится, так сбудется…

Рассказ приводится из книги Игоря Евсина «По кому палка плачет»

СМ. далее- По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых