Жизнь стремится к полету там, где есть мысль...
«Почему я родился в ХХ веке, а не в ХIХ? Я бы тогда занимался химией вместе с Менделеевым и поэзией вместе с Блоком... Почему не родился с Колумбом вместе? Я бы поплыл... в Латинскую Америку, чтобы папуасов к вере приводить. Почему я здесь, а не там?» — именно такими вопросами задается автор в начале книги «Наше время».
Главный адресат его книги — максимально широкая читательская аудитория, состоящая, можно предположить, из людей «задумывающихся», делающих первые шаги на пути веры. Кого-то из читателей, когда им без привычных подводок и аргументов с первых страниц объявляется: «Бог — это единственная реальность», — это, вероятно, отпугнет. Однако надо знать и помнить, что логика автора в данном случае не его личная прихоть, и даже не его личные убеждения, она соответствует парадоксальной и внеземной логике христианского вероучения. И действуя в русле этой логики, автор книги обращается именно к человеку нашего времени, затрагивая значимые и больные для него вопросы, даже говоря по возможности его языком.
Простые повседневные вещи он заставляет читателя видеть по-другому. Например, школьный выпускной им сравнивается со смертью. Почему не только взрослые, но даже старшеклассники, порой такие нынче циничные, льют слезы? «Расставание, одетое в обряд», — пишет священник, игнорируя привычный научный термин «инициация». В обычном выпускном бале писатель видит «таинство всепрощения», когда заплаканные двоечники и лентяи, может быть, «впервые жалеют о том садизме, с которым они относились к своим химичкам и физичкам». Если не чувствуете мистического смысла в таинстве брака, пишет автор, то «лейте слезы хотя бы на выпускном, потому что он младший братец погребения, брака и монашеского пострига». Или вот часто задают вопрос о детском посте. В нынешних семьях, справедливо отмечает отец Андрей, ребенок и так «маленький бог», лишать его молока, сыра и творога, конечно, не стоит, но вряд ли стоит закармливать, как в обычные дни, сладостями, а главное «детей нужно „постить“ в вещах информационных». Когда родители уберут ребенка от телевизора или гаджетов, появится время для общения, совместного чтения, молитвы и так далее. Называя все вещи своими именами, писатель не сыплет всем известными, набившими оскомину понятиями-штампами: «кризис брака», «институт семьи», — но рассказывает на страницах книги о таких «актуальных явлениях», которые подчас и назвать-то трудно: об исчезновении в наше время дедушек (как таковых — «как института») или о бабушках в стиле «внук-фри».
Примечательно, что отец Андрей Ткачев не только критикует и обличает, сам оставаясь за кадром, как того обычно требует жанр наставления, но в придачу к некоторым из сюжетов мельком набрасывает и автопортрет пишущего — человека из плоти и крови, ищущего, сомневающегося: «Я стал ханжой и престарелым нытиком, хотя в автобусе меня иногда называют „молодой человек“. Чего тебе, и ты ли жизнью недоволен? Лежи на боку, потягивай пивко, смотри на воду, где бисер солнечных бликов...» — это как раз о «заслуженном отдыхе» у моря. «Но все же, — продолжает он, — я думаю, думаю. Это тяжелое занятие дал Отец Небесный сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем».
Современная цивилизация, по убеждению отца Андрея Ткачева, прививает человеку неправильные, искаженные ценности. Главная мысль книги — о присущей нынешнему обществу «антропологической энтропии»: «всюду, где жизнь подобна бесформенному студню (холодной манной каше, чернильной кляксе — сравните, с чем хотите), там нет у человека и общества господствующей мысли». Нет иерархии, «все смешалось» — хуже чем в уме титана Льва Толстого: женщина соревнуется с мужчиной, телега ставится впереди лошади.
Можно сто раз задаваться вопросом «зачем мы живем?», требуя конкретного, упакованного в обертку ответа, не понимая действия руководящего всем вокруг Промысла Божьего. «Там же, где мысль есть, — продолжает автор, — жизнь выпрямляется и стремится к полету. Лучше всего это движение сравнить с полетом стрелы». Это и есть противоборствующая антропологической энтропии «единственная революция, которую можно принять и благословить» — евангельская революция в сознании. Преображение сознания и души, для которых направление движения очевидно: по выражению почитаемого отцом Андреем Федора Михайловича Достоевского, к «вековечноу идеалу красоты» — во Христе.
Алексей Шепелев,
Правчтение
